Русская литературная критика конца XIX – начала XX века. Стратегии творческого поведения, социология литературы, жанры, поэтика. Учебное пособие. В. Н. Крылов
target="_blank" rel="nofollow" href="#n_8" type="note">[8] (еще совсем недавно так сказать было невозможно!).
Западные исследователи русской критики говорят о таких типологических чертах русской классической критики, как синкретизм и приверженность великим идеям[9]. Особенно синкретизм, проявляющийся в стратегической линии на превосходство критики над литературой. А. В. Дружинин уже после смерти Белинского, обозревая критику гоголевского периода русской литературы, выделял ее «любовь к просвещению», умение оценить талант, но особенно то, что она «воспитала новое поколение литераторов»[10].
Чем далее мы отходим от Белинского, тем более в русской критике усиливается акцентированный популизм. Уже в позиции Белинского заметно противоречие. С одной стороны, он высмеивает «личную критику», с другой, настаивает на авторитетной роли широкой публики, народа в оценке литературы. «Публика есть высшее судилище, высший трибунал для литературы». Она (публика) «есть род непосредственный критики»[11]. То есть получается, что эта критика не только крайне важна, но она выше профессиональной. Н. А. Добролюбов подчеркивал, что при оценке литературного произведения критика должна учитывать мнение широких читательских кругов: «…окончательного решения тут никто не может брать на себя; всякий может считать свое мнение справедливым, но решение в этом случае более, нежели когда-нибудь, надо предоставить публике. Это дело до нее касается, и только во имя ее можем мы утверждать наши положения <…> Скажите, кому же иначе судить о справедливости наших слов, как не тому самому обществу, о котором идет речь и к которому она обращается?»[12].
Такое понимание роли критики обусловило и конкретные варианты поведения критика, усиленные и трансформированные в советскую эпоху.
Уже в 1920-е годы, как отмечает Е. Добренко, формируются два основных подхода к задачам критики:
1. Инструкторский, адресованный писателю (культивировался прежде всего в пролетарской литературной среде – сначала в Пролеткульте, затем в РАППЕ, – принимая наиболее жесткие формы в виде так называемой «напостовской дубинки» и «кружков рабочей критики).
2. Культуртрегерский, адресованный читателю, где критику отводилась роль посредника[13].
По словам теоретика Пролеткульта А. А. Богданова, критика «должна идти рядом с развитием самого пролетарского искусства, помогая ему советами и истолкованием и руководя им в использовании художественных сокровищ прошлого»[14]. Формулируя задачи пролетарской критики, Богданов и другие теоретики, следуют традиции Чернышевского и Добролюбова, но огрубляют их принципы. Так, в духе «реальной критики» Добролюбова, Богданов говорил, что «критика должна также указать и те новые вопросы, которые выступают на основе результатов, достигнутых произведением, и те новые возможности, которые из него исходят»[15]. Как показано в новейшей монографии
Менцель Б. Гражданская война слов. Российская литературная критика периода перестройки. СПб., 2006. С. 64–67.
Дружинин А. В. Прекрасное и вечное. М., 1988. С 180.
Белинский В. Г. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 1. М., 1948. С. 716.
Добролюбов Н. А. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3. М., 1952. С. 175.
Добренко Е. Институт литературной критики и динамика критического метадискурса в советскую эпоху // Русская литература. 2010. № 3. С. 11.
Критика 1917–1932 годов. М., 2003. С. 19.
Критика 1917–1932 годов. М., 2003. С. 19.