Русская литературная критика конца XIX – начала XX века. Стратегии творческого поведения, социология литературы, жанры, поэтика. Учебное пособие. В. Н. Крылов
ничего не ожидая. И вдруг! Речь за речью – о нем. Пили за его здоровье, приветствовали «восходящее светило». Непривычный человек растерялся. Закружилась голова от первых похвал и от многочисленных тостов; сбегая с пятого этажа вслед за уходившими гостями. Он все твердил: «Да, да! Конечно, я талантлив… Но все-таки… нельзя же уж так…»[40].
Негативная сторона этих явлений в том, что у публики внимание к творчеству перевешивалось нередко интересом к внешней стороне жизни автора, литературное произведение утрачивало свою значимость на фоне интереса к частной жизни и стратегии поведения писателя. Люди интересовались тем, какие экстравагантные выходки совершил Куприн, как живет в эмиграции на Капри Горький, как на представлении пьесы Л. Андреева «Жизнь человека» умер от разрыва сердца один доктор, а умерший в Германии известный режиссер W завещал над его могилой прочитать монолог о смерти Терновского из андреевской драмы «К звездам» и т. д. (примеры взяты из книги А. Измайлова «Литературный Олимп»). Отсюда и характерные в начале века «обиды» писателей (полемика о «пределах критики» Брюсова и Волошина, споры Сологуба и Измайлова, Брюсова и Бальмонта, Цветаевой (в стихах) и Брюсова и т. д.).
Критика зафиксировала эти черты литературной жизни достаточно рано. Очень точно по этому поводу писал рано умерший критик газеты «Новое время» Федор Шперк. Он говорил еще в 1896 г. о наступлении суетного времени, времени «особенного повального тщеславия», когда современный человек «везде цепляется за все мелочно-экстраординарное», выискивает «курьезы», которые «становятся идолом современности»[41]. По мысли Ф. Шперка, ныне «цельное, законченное произведение теряет интерес, начинает привлекать внимание и вкус только то, что делается, образуется, созидается. Смысл этого факта не подлежит ни малейшему сомнению: произведения отходят на второй план, на первый – ставится процесс и сам художник. Зрителя «эскизов» начинает интересовать психология художника, а художественность произведений оставляет его равнодушным. Эскиз, набросок, опыт, всякие прологи, начала и продолжения, но только не художественные финалы, только не художественные эпилоги, только не то, что «досказывает до конца и окончательно исчерпывает» задерживают его эстетическое любопытство. Он входит в интимную сферу художника, в его лабораторию, в его кухню, а это и есть то, чего он так жадно и жизненно ищет[42]. Он задается вопросом: «Что же будет дальше? Что же будет за этим? А будет, по всей видимости, то, что из художнической лаборатории, из художнической кухни нас попросят последовать за лаборантами и поварятами искусства на рынок, где они закупают свои «материалы», забирают свою «провизию». И мы все ближе и ближе подойдем к полотнам, кистям и краскам, а с другой стороны – к потугам и претензиям бездарного труженичества, и все дальше и дальше отойдем от Бога, идеи и вдохновения»[43].
Пройдет совсем немного времени, и критик А. Измайлов ужаснется: «Уже давно спокойному любителю века есть от чего прийти в истинный
Гиппиус З. Н. Собрание сочинений. Т. 7. Мы и они. Литературный дневник. Публицистика 1899–1916 гг. М., 2003. С. 359–360.
Шперк Ф. Как печально, что во мне так много ненависти… Статьи, очерки. Письма. СПб., 2010. С. 109–110.
Шперк Ф. Как печально, что во мне так много ненависти… Статьи, очерки. Письма. СПб., 2010. С. 159.
Шперк Ф. Как печально, что во мне так много ненависти… Статьи, очерки. Письма. СПб., 2010. С. 160.