Тихий Дон. Михаил Шолохов
плетью по спине, а все попадал по метелке хвоста. Хвост опускался, сбитый плетью, и через секунду опять его лихо относило ветром.
Смеялась вся сотня. Смеялись офицеры. Даже на угрюмом лице есаула появилось кривое подобие улыбки.
В третьем ряду головного взвода ехал Митька Коршунов с Иванковым Михаилом, казаком с хутора Каргина Вешенской станицы, и устьхоперцем Козьмой Крючковым. Мордатый, широкий в плечах Иванков молчал, Крючков, по прозвищу Верблюд, чуть рябоватый, сутулый казак, придирался к Митьке. Крючков был «старый» казак, то есть дослуживавший последний год действительной, и по неписаным законам полка имел право, как и всякий «старый» казак, гонять молодых, вымуштровывать, за всякую пустяковину ввалить пряжек. Было установлено так: провинившемуся казаку призыва 1913 года – тринадцать пряжек, 1914 года – четырнадцать. Вахмистры и офицеры поощряли такой порядок, считая, что этим внедряется в казака понятие о почитании старших не только по чину, но и по возрасту.
Крючков, недавно получивший нашивку приказного, сидел в седле сутулясь, по-птичьи горбатя вислые плечи. Он щурился на серое грудастое облако, спрашивал у Митьки, подражая голосом ломовитому командиру сотни есаулу Попову:
– Э… скэжи мне, Коршунов, как звэть нэшего кэмэндира сэтни?
Митька, не раз пробовавший пряжек за свою строптивость и непокорный характер, натянул на лицо почтительное выражение.
– Есаул Попов, господин старый казак!
– Кэк?
– Есаул Попов, господин старый казак!
– Я не прэ это спрашиваю. Ты мне скэжи, как его кличут, прэмеж нэс, кэзэков?
Иванков опасливо подмигнул Митьке, вывернул в улыбке трегубый рот. Митька оглянулся и увидел подъезжавшего сзади есаула Попова.
– Ну? Этвечай!
– Есаул Попов звать их, господин старый казак.
– Четырнадцать пряжек. Гэвэри, гад!
– Не знаю, господин старый казак!
– А вот приедем на лунки, – заговорил Крючков подлинным голосом, – я тебе всыплю! Отвечай, когда спрашивают!
– Не знаю.
– Что ж ты, сволочуга, не знаешь, как его дражнют?
Митька слышал позади осторожный воровской шаг есаульского коня, молчал.
– Ну? – Крючков зло щурился.
Позади в рядах сдержанно захохотали. Не поняв, над чем смеются, относя этот смех на свой счет, Крючков вспыхнул:
– Коршунов, ты гляди!.. Приедем – полсотни пряжек вварю!
Митька повел плечами, решился.
– Черногуз!
– Ну, то-то и оно.
– Крю-ю-уч-ков! – окликнули сзади.
Господин старый казак дрогнул на седле и вытянулся в жилу.
– Ты чтэ щ это, мерзэвэц, здесь выдумываешь? – заговорил есаул Попов, равняя свою лошадь с лошадью Крючкова. – Ты чему ж это учишь мэлодого кэзэка, а?
Крючков моргал прижмуренными глазами. Щеки его заливала гуща бордового румянца. Сзади похохатывали.
– Я кэго в прошлом гэду учил? Об чью мэрду этот нэготь слэмал?.. – Есаул поднес к носу Крючкова длинный заостренный ноготь