Повелитель четверга. Записки эмигранта. Игорь Шестков
мука для политического графомана с горящим сердцем, убежденного в своей правоте! Ведь эта его бессмысленная писанина стала в последние годы до ареста – не только его главным занятием, но и смыслом его жизни, ее внутренним оправданием.
– Как же я буду молчать? Писать в стол… Но кому нужны мои призывы через пять лет? Султан к тому времени уже умрет.
Из дома Грегору было разрешено выходить в первый месяц его свободной жизни – только чтобы выбрасывать мусор. Дальше – ни шагу.
А затем – еще год – он не имел права находиться вне своей квартиры после десяти часов вечера и до шести утра. Индивидуальный комендантский час. Какой бред, какая поэзия!
– Мы будем вас проверять! Вы нас и не заметите. Два нарушения – и на нары. Без суда.
Конечно на нары, как же без этого… скоты. Не страна, а скотобойня.
Хорошо еще дома жить разрешили. Только потому, что его с матерью квартира находилась в неказистом блочном доме на замызганной улице города, известного своим отравленным выбросами химической индустрии воздухом, расположенного далеко от сверкающей столицы и культурных центров. А так бы еще упекли неизвестно куда…
– Грегоренька, иди ужинать!
Уменьшительно-ласкательная форма его имени причинила ему физическую боль. Голос матери изменился. Грегору казалось, что он слышит голос охрипшей фарфоровой куклы.
– У нас тут для тебя сюрприз! Мы с твоим дядей кое-что для тебя купили! Специально ездили в столицу!
Меньше всего ему хотелось сейчас суеты, сюсюканья, завязанных или зажмуренных глаз, восторженных восклицаний, вздымания пухлых рук… всех этих мучительных семейных мыльных пузырей… примерки нового розового пиджака или итальянских туфель…
– Ну что еще?
– Зажмурь глаза!
– Не буду. Сил нет.
– Нет, зажмурь!
– Теперь заходи.
Почти угадал, новый костюм. Маренго. Любимый цвет. И несколько рубашек. Два галстука. Оба сероголубые. Все это великолепие на плечиках, подвешенных на старой хрустальной люстре в гостиной.
– Посмотри, какая красота! Ты же будешь искать работу! Ты должен выглядеть как человек из респектабельной семьи, а не как гопник.
Пощупал материю. Но наотрез отказался примерять. Тело его не слушалось. Усики вяло шевелились.
– Позже, прошу вас. Чудный костюм, надеюсь, не будет слишком велик. Я похудел. Только куда я в нем пойду? Везде одна и та же дрянь. Свиные рыла вместо лиц.
Сел за обеденный стол и охватил в отчаянии голову руками. Но не разрыдался, слез не было. Неожиданно вспомнил потное дебильное лицо регулярно избивающего его уркагана в первые годы заключения. Заскрежетал зубами. Однажды он преодолел страх, бросился на подонка, схватил за горло и начал душить. Чуть не задушил. Избиения прекратились. Но через несколько лет, в другой тюрьме…
Тут впервые подал голос дядя: «Успокойся, Грегор. Мы понимаем, что ты пережил. Постарайся все забыть и начать сначала. Тебя надо постричь. Седину