Чаш оф чи. Мария Фомальгаут
кузины, оно лежало посреди комнаты – саму кузину я увидеть уже, конечно же, не мог. Она писала, что облюбовала себе кресло возле камина, там еще есть маленький столик, за которым можно пить чай. Еще кузина писала, что это не мы отдаляемся друг от друга, а сигналы поступают все медленнее и медленее, и монжо как-то их ускорить – но как именно, она не знает. Мне казалось, что если мы объединимся с кузиной, то придумаем что-нибудь, как справиться с этой напастью, сжать или ускорить наш мир – и в то же время понимал, что уже не успеем ничего сделать…
(Название засекречено)
– …очки надень, – шипит злой человек. Сам не понимаю, почему считаю его злым, ну кажется он резкий какой-то, жесткий, может, тут по-другому и нельзя, но все равно – злой…
– Надень, надень! Без глаз хочешь остаться?
– А…
– …она ж глаза колет, дурище ты эадкое!
Надеваю очки, и все-таки зажмуриваюсь, когда вижу её, вернее, еще сам не понимаю, что вижу, что за черт, зажмуриться, крепче, крепче, не открывать…
– Смотри… во все глаза смотри!
Пересиливаю себя, смотрю хоть не во все глаза, но как-то так. Больно колет глаза, еще и еще, я заставляю себя смотреть.
Бежать.
Бежать во весь дух.
Бежать со всех ног.
Потому что уже некогда, некогда, не осталось времени спрашивать – да что я вам сделал, да за что, да почему, потому что они уже не собираются спрашивать вопросы и отвечать ответы, они собираются убивать.
Бежать – перескакивать через овраги, через ограды, через весь этот городишко, через самого себя, ворваться в густое частолесье, частое густочащье, зажруиться, когда ветки обожгут лицо хлесткими ударами.
Они – те, там, сзади – не догонят, не настигнут, они не видят, это я могу видеть, они – нет.
Уже понимаю, что все кончено, что мне нет обратной дороги в городок. И все-таки не верю себе, когда по смолистым стволам щелкают выстрелы.
Бежать.
Мир захлебывается кровью, простреленный навылет.
Бе…
…жать…
– …ну, знаете, это страшно просто!
– Думаю, не так уж и страшно… что случилось?
– Да вы не понимаете… – женщина воздевает руки к небу, понимаю, что она уже в крайней степени отчаяния, – он же… ну как это называется…
– Он – это ваш сын?
– Ну да, Итан…
– И что же он?
– Ну… как это называется… не помню…
– Боюсь, если вы не вспомните, я ничем не смогу помочь.
– Да у этого и названия-то нет! Ну… когда он знает больше, чем другие… ну мы вот видим дом там, дерево, снег выпал, к полудню растаял, а он (засекречено), понимаете?
– Ну… это редкая способность…
– А можно с этим что-то сделать? Ну… чтобы он не видел ничего такого?
– Боюсь, что нет… есть только один выход…
– Что