Время Сигизмунда. Юзеф Игнаций Крашевский
тонкие, а на конце их огромные лапы, обутые в чёрные кожаные башмаки. Магистр имел на себе чёрную одежду, клерикальную, запятнанную, и берет на голове.
Комната, в которую они вошли, некогда побелённая, с двумя высокими и узкими окнами, предшествуемая тёмными сенями, была полна книг, бумаг и научных рукописей. Между окнами висел чёрный деревянный крест, ветки и свеча. Рядом со столом стояло два стула, обитых кожей, но с проглядывающим из-под оторванных её кусков мехом.
Оба эти стула были покрыты пылью, видно, давно на них никто не сидел; бумаги тоже, хотя как бы в свежем беспорядке; книги, хоть, казалось, только что открытые, были присыпаны пылью.
Мацек невольно заметил, что шнурок от козьей лапки шёл, минуя эту первую комнату, в другую. Видно, там должен был восседать магистр, но её тяжелая окованная дверь была заперта и огромный ключ в замке доказывал только, что её недавно посещали.
– Чего хотите? – спросил живо горбун.
– Хочет записаться beanus.
– Гм? В такую пору?
– Бедняга прямиком из Руси приплёлся пешком, за знаниями.
Горбун вытаращил глаза, подвинул берет, ударил руками по коленям, сел и сказал:
– Живо, живо, нет времени. Что умеешь? Как твоё имя?
– Имя Мацей, фамилия Сковронок, и ничего не умею.
– Тогда иди же в приходскую школу буквы учить.
– Читать умею.
– Это уже куда ни шло. А ещё?
– Писать умею.
– А! Видишь.
– Чуток латынь знаю.
– Попробуй.
И бросил ему на стол Корнелия.
Мальчик открыл книжку и начал отважно переводить. Магистр и Сорока одинаково большими глазами смотрели, одинаково навострёнными ушами слушали.
– Это случайно! – сказал нетерпеливо Пудловский. – Возьми басни Федра.
И Мацек начал с той же уверенностью очень хорошо переводить другое задание.
– Гм? Гм? А говорит, что ничего не знает. Ну! Ну! Запишешься завтра; можешь ходить в школу, хорошо веди себя и не будь любопытным.
– Слово в слово он говорит это каждому, – шепнул Сорока.
– По улицам не шатайся напрасно и не в пору, оружия не носи, одежду надень приличную, евреев не бей и иди себе к чёрту, потому что у меня нет времени. И не будь любопытным. Делай своё, а на чужое не зарься. Гм? Чего же ещё стоите! – воскликнул он. – Воскресенье, записывать нельзя! Идите к чёрту и не приходите больше, идите. И оставьте в покое Беануса!
И он погрозил пальцем по носу Сороке.
– Dominatio Vestra, позволите его немного отряхнуть?
– Не нужно, и идите к чёрту, потому что нет времени.
Говоря это, он проводил их прямо до двери, которую за ними захлопнул; но едва она закрылась, Сорока схватился за звонок и воскликнул:
– Domine magister!
– Ещё чего?
– Позволите отряхнуть?
– Ide ad diabolum cum beano.
– Вот есть и разрешение.
И, как бы наперекор, он ещё раз схватился за звонок.
– Идите прочь! Идите прочь! Кто там снова?
– Я, Сорока.
– Ты ещё здесь?
– Я шапку оставил в комнате.
Послышался