Дело всей жизни. Книга вторая. Ульяна Громова
времена на Рублёво-Успенском шоссе случился бум строительства элитных коттеджей.
Наш особняк был далеко не бумовским, а самым что ни на есть генсековским. Построенный полу-амфитеатром, с чёрными мраморными лестницами, ведущими к круглой чаше фонтана из того же камня, в центре которого скульптура чёрного ягуара, лежащего над водой на толстой ветке.
Но туда я сегодня не собирался. Свернул с МКАДа на Рублёвское кладбище.
Могилку под старой липой на перекрёстке центральной и второй налево аллей нашёл сразу: невысокий цоколь из серого гранита, из него же полированная плита, чёрный кованый ажур и двойной памятник – супруга бабушки я помнил плохо, он был хирургом в Центре сердечно-сосудистой хирургии, но за собственным сердцем не следил, и умер однажды прямо во время многочасовой операции.
Цветов я не купил, что сказать мёртвому человеку, который любил меня и которого любил я – не знал. Просто сел на гранитную скамью у изголовий, сложил руки на столике и уронил на них голову. Мелкий дождь совершенно не мешал молчать и нервоточить…
– Ёк теремок… Эй, парень… – кто-то потряс меня за плечо, – парень, ты как?
Запах мокрых грязных тряпок отравил едкой амброй. Я поднял голову и выпрямился. Бомж в стоптанных ботинках, при жизни вполне неплохих, в не менее живописной куртке без молнии и вытянутом свитере под ней участливо смотрел на меня ясными зелёными глазами под седыми патлами. Лицо не опухшее, застарелым перегаром от мужика не пахло, жилистые руки удивительно чистые.
– Жив пока…
– Родные? – бомж бросил взгляд на памятник. Я кивнул. – Ни разу не видал тебя раньше.
– А ты следишь за посетителями, что ли? – я ухмыльнулся.
– Та не, – махнул рукой мужик и поморщился, – могилки убираю, мне копеечку дают… Всех уж по именам знаю, кто да к кому ходит, почитай, прижизненные истории каждого мертвяка тоже. – Он поставил на асфальт большую китайскую клетчатую сумку, и она красноречиво забрякала пустой тарой, а сверху скинул небольшой рюкзак. – Не подумай чего, – заоправдывался бомж, – банки у меня тут пустые.
Я удивился:
– Зачем они тебе?
– Ёк теремок, так яблоки варить, да сливы. В холода с кипяточком-то веселее жить. Я вот машину помыл, на сахар соточку заработал, – заулыбался мужик, и я мимолётно поразился белизне его ровных зубов.
– Ты всегда тут, что ли?
– Шесть лет уж, ёк теремок, – поскоблил под бородой мужик, – меня тут знают уже. А на столике этом я чаёк пью и с упокоенными беседую.
Я улыбнулся:
– Понимаю, всем не хватает того, кто выслушает.
– Та не, парень. Ты недооцениваешь силу человеческого безразличия. Выслушают – запросто, но не услышат.
– А мёртвые услышат?
– А вот мы сейчас чайку погреем и узнаем, – он глянул на фото на памятнике и подмигнул бабушке и деду, как старым знакомым.
Вошёл в оградку и взглядом спросил у меня