Любовь по-французски. Коллектив авторов
холме? – спросил Абен Хамет.
– Это Хенералифе, – объяснил испанец. – Говорят, что в миртовом саду этого замка застигли Абенсераджа во время его свидания с султаншей Альфаимой. Туда подальше виден Альбаисин, а ближе к нам – Красные Башни.
Каждое слово проводника иглой вонзалось в сердце Абен Хамета. Как ужасно, что ему приходится спрашивать у чужеземца названия дворцов, выстроенных его собственными предками, и выслушивать из равнодушных уст историю своей семьи и друзей! Возглас проводника положил конец размышлениям Абен Хамета:
– В путь, сеньор мавр, в путь! На то была воля Божья. Мужайтесь! Сам Франциск Первый живет сейчас пленником в нашем Мадриде. На то была воля Божья!
Он снял шляпу, осенил себя широким крестом и стегнул мулов. Абенсерадж, также хлестнув своего мула, воскликнул:
– Так значилось в книге судеб![1]
И они направились к Гранаде.
Они миновали огромный ясень, знаменитый тем, что при последнем короле Гранады под ним сражался Муса с главой ордена Калатравы. Проехав по бульвару Альмейды, они добрались до ворот Эльвиры, поднялись по Ра́мбле и вскоре оказались на площади, окруженной со всех сторон домами мавританской архитектуры. На этой площади был выстроен караван-сарай для африканских мавров, которые толпами приезжали в Гранаду за вегскими шелками. Туда и привел проводник Абен Хамета.
Абенсерадж был так взволнован, что не мог отдохнуть в своем новом жилище: его терзали мысли о родине. Гонимый чувствами, переполнявшими его душу, он среди ночи отправился бродить по улицам Гранады. Он пытался узнать хотя бы некоторые из дворцов, о которых ему так часто повествовали старики, – он смотрел на них, дотрагивался до них руками. Быть может, это высокое здание, стены которого смутно рисовались во мраке, было некогда жилищем Абенсераджей? Быть может, на этой безлюдной площади происходили празднества, возносившие славу Гранады до самых небес? По ней проносились тогда группы всадников в великолепных парчовых одеяниях, скользили галеры, наполненные оружием и цветами, ползли изрыгающие пламя драконы, в которых укрывались знаменитые воины… Таковы были искусные выдумки тех, кто хотел веселиться и нравиться.
Но увы! Смолкли звуки анафинов, зовы труб, любовные песни, и глубокое молчание окружало Абен Хамета. Этот немой город сменил своих хозяев, и теперь победители отдыхали на ложе побежденных.
– Надменные испанцы спят в тех жилищах, откуда они изгнали моих предков! – гневно воскликнул Абен Хамет. – А я, Абенсерадж, одинокий, затерянный, никому не ведомый, бодрствую у входа во дворец моих предков!
И Абен Хамет задумался о людском жребии, о превратностях судьбы, о падении царств, о Гранаде, застигнутой врагами в ту минуту, когда она предавалась веселью, и внезапно сменившей гирлянды цветов на цепи. Перед его взором возникали ее жители, которые в своих праздничных одеждах покидали домашние очаги, словно беспорядочная толпа гостей в смятых нарядах,
Мусульмане без конца повторяют эти слова, применяя их почти ко всем случаям жизни. (