Театр Аустерлица. Евгений Брейдо
вечный источник сильных эмоций.
Как будто им не хватало эмоций в жизни.
– А сюжетов теперь не меньше, чем раньше, – добавил Коленкур. Потомок королей-крестоносцев, прямой и пылкий, он сам был под стать героям классической трагедии.
– Расин – ученик и преемник Корнеля, – согласился Жюно. В «Сиде» же сильна идея монархическая, что может, даже важнее.
Его прозвали в армии бурей за бесстрашие и неотразимый напор. А Наполеон обожал храбрецов. Буря стал адьютантом генерала еще в Тулоне.
– Сир, а может быть, Вы что-нибудь прочтете? Например, из Оссиана, – просьба была неожиданна, Жюно и сам удивился собственным словам. Оссиан – это было из той, первой Итальянской кампании, когда все начиналось. Сражение при Лонато, где он получил шесть сабельных ударов в голову, Арколь, поездка в Париж с захваченными австрийскими знаменами, путешествие с Жозефиной из Парижа в Милан, стремительный роман с госпожой К. Генерал читал тогда Скальда ему и другому адъютанту, Мюирону. Воинственные романтические песни кельтского барда были написаны будто про самого Наполеона. Просто тот опоздал родиться на полторы тысячи лет. И они с Жаном-Батистом влюбились в обоих. Под Арколем Мюирон заслонил генерала своим телом.
Савари, Коленкур и остальные присоединились к Жюно: «Сир! Пожалуйста, Сир! Просим!»
Крохотная иголка кольнула Наполеона в сердце. Просьба Жюно тоже всколыхнула в нем память об Итальянской кампании, неистовой любви к Жозефине и письмах, которыми были полны его карманы. Самые страстные так и остались неотправленными – он их стеснялся. Потом, уже в Египте, именно Жюно, вернувшись из Парижа, рассказал, что у Жозефины есть любовник. Может, и не вошел бы в чумной барак, если бы не узнал. Хотя нет, все равно бы вошел: нужно было поддержать солдат. Но почему он не погиб тогда, в битве у Пирамид или под Акрой? Провидение хранило его для другого. Однако рвался в Париж не только за властью. Тогда не смог ее отпустить, но постепенно разлюбил. Иголка выскочила так же внезапно, как и вошла.
– От Оссиана был без ума один молодой генерал, господа. Одно время мы с ним дружили, теперь это в прошлом. Но я прочту.
На секунду задумался. Ну конечно, «Картона»:
Друзья! мы будем жить великими делами!
Так! имя храброго наполнит целый свет;
Покажет поле битв следы моих побед,
И буду я внимать в надоблачных селеньях
О подвигах своих в бессмертных песнопеньях.
Утешьтесь, о друзья, героя торжеством,
Да чаша пиршества обходит нас кругом;
Да радость чистая вождей воспламеняет!
О други! Звук побед в веках не умолкает…[4]
Генералы отчаянно, изо всех сил зааплодировали. Однако дело было не только в исполнителе.
Чтобы годами заниматься войной, т. е. разрушением, уничтожением, не зная никакой другой работы, выучиться не щадить ни своей, ни чужой жизни, постоянно сражаться и всё равно ненасытно мечтать о новых подвигах, принося в жертву этой мечте сложившийся обустроенный быт, любовные и семейные
Джеймс Макферсон, «Картон», 1818, перевод А. А. Никитина.