Участковая, плутовка и девушка-генерал. Василий Боярков
неоднократно пересекались)… Но вдруг! Сзади почувствовалось нечто необъяснимое, ни на что не похожее: во-первых, его настигло лёгкое холодное дуновение, враз заставившее на неразумной головушке зашевелиться курчавые космы; во-вторых, послышался осторожный, еле слышимый, звук, похожий на «хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик». Вмиг кожа «трусливая» съежилась, словно кем-нибудь натянулась; ноги и руки лихорадочно задрожали, а «храбрый» хмель в мгновение улетучился. Перепуганный алкоголик стоял ни жив ни мёртв, не смея поворотиться назад и ожидая самого худшего. Так прошла секунда, проследовала вторая, минула третья. Необъяснимые шумы становились всё ближе, делались чётче; они нагнетали непобедимое чувство непомерного страха всё больше и больше. Становилось понятно, что вражье отродье приближается конкретно к нему, и не виделось ни малейшего шанса, чтобы оно свернуло куда-нибудь в сторону. Ситуация виделась патовой. Протрезвевшему Геннадию если чего и осталось, то покрепче закрыть остекленевшие зенки и терпеливо дожидаться неотвратимой, фактически неминуемой, гибели. Так он, впрочем, и сделал: стоял, ошеломлённый, не двигался с места, единственное, легонько подрагивал и готовился к непременной, самой скоротечной, развязке. Подозрительное дело, странные непонятности нечаянно прекратились, как бывает, к примеру, когда грациозная пантера, подкравшись к выбранной жертве, изготавливается к последнему, смертельно роковому, прыжку. Именно о возникновении чего-то подобного и подумал загулявший ночной бедолага, отправившийся на далёкую прогулку в так-таки неурочное время. Ещё ему пришло на растревоженный ум: «Не покричать ли мне участковую? Наверное, она уже дома, непременно меня услышит и, хочешь не хочешь, окажет надлежащую помощь, настолько необходимую, насколько, в крайне запутанном случае, надобную».
Осольцев совсем уж хотел было вскрикнуть; но тут… плеча его кто-то тихонько коснулся (легонько так, совсем ненавязчиво), а следом мелодичный голос, вроде бы нежный, но и с игривым оттенком суровости, грубовато заметил:
– Геннадий Сергеевич, ты чего, паршивец, ты, эдакий, битое стекло мне в участок закидываешь? Наверное, тебе, гражданин Осольцев сильно захотелось поучаствовать в общественно полезных работах и навести на всей центральной территории – а заодно и возле моего служебного дома – идеальный порядок – так прикажешь тебя понимать?
«Хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик» раздалось из резиновых дамских сапожек, обутых на прекрасные ножки, когда Шара́гина обходила нерадивого злыдня, застигнутого прямо при совершении постыдного, по чести трусливого, предприятия. Понять её нетрудно, после неприятного случая, произошедшего сегодня в лесу, на ночной вызов она вышла в высокой обуви да плотных матерчатых брюках.
– Иду я, значит, по строгой служебной надобности, – продолжала объяснять категоричная полицейская, в левой руке сжимая рабочую папку, а правой поправляя вдруг съехавший локон, чёрный и непослушный, –