Письма странника. Спаси себя сам. Геннадий Гаврилов
твой облик ясен был и светел.
Но печаль какую-то в глазах
Я совсем нечаянно заметил.
И хотелось мне спросить тебя:
– Где же ты находишься душою?
Почему с тобою говоря,
Я сижу с тобой и не с тобою?..
За столом среди бумаг и дыма,
Отрешенная, ты медленно курила…
Или вот такие сюжеты появлялись в воображении:
Я не верю твоим словам.
Твоим хлестким словам – не верю…
Я поверил твоим глазам —
Их мерцающим акварелям.
В темноте полуночи они
И доверчивы, и безрассудны.
Обними же меня, обними
И свои позабудь пересуды.
Я не верю пустому их вздору.
Я мертвящим фразам не верю.
Но от пальцев твоих я вздрогну.
От груди твоей захмелею.
Я растаю в твоих объятьях.
В поцелуях твоих замру я.
О, как сладостно было знать их —
Эти возгласы поцелуя.
Я поверил… А что в словах?
Кроме холода рассуждений —
В них зимы леденящий прах
И потухшие акварели.
Но когда я работал еще в Доме культуры и техники, это самое стихоплетство чуть не стоило мне должности. Был у директора день рождения. Собрались у него дома начальники отделов и их сотрудники. Цветы, поздравления. И я с неумытым рылом – с «поэмой» к новорожденному. Ну, вручил бы тихонько под столом – как адрес в раскрашенной папке. Так нет. Дура-ак – возьми вслух, да и зачитай – при всех-то. Кто за язык тащил. Вот и все так у меня в жизни: только наладится что-то, ан нет – какая-нибудь колдобина и попадет под ногу. Тут вот этот стих-поэма и попалась.
Ах Ты, гой еси, добрый молодец,
Николай, Ты сын Афанасия.
Раззудись плечом, да махни рукой,
Да надень скорей сапоги свои,
Сапоги свои с микропоркою.
И штаны надень ты техасские,
Подпояшь ты их ремнем кожаным.
Ремнем кожаным да узорчатым.
И суконную робу белую
На себя надень дефицитную.
Робу белую в клетку крупную.
В клетку крупную да с горошиком.
По рукавчикам порасшитую,
По груди по всей пораскрашену.
Оберни скорей, добрый молодец,
Ты Никола, сын Афанасия,
Шею белую да умытую
Голубой тесьмой в красну крапинку.
И кафтан накинь ты поверх ее
Из муравленой из синтетики.
И колпак надень на кудрявую
Ты на буйную на головушку.
Расписной колпак с нитью шелковой,
С нитью шелковой со рисуночком.
На плечо накинь на широкое
Шубу новую да дубленую.
И на двор иди о семи верстах.
И дружину там Ты свою скликай
Да хоробрую, богатырскую,
Чтобы шли они и несли к столу
Всяку рыбину из заморских вод:
Щуку крупную, да карасиков,
Рыбу семжинку, да белужинку,
Осетринку чтоб не забыли бы…
И