Письма странника. Спаси себя сам. Геннадий Гаврилов

      И в человеческой судьбе.

      Возможности – и невозможность.

      И кто-то счастье проглядел.

      И всюду сложность, сложность, сложность,

      Как непреложность и удел.

      Но каждому в окне морозном,

      Как в обещанье – «помогу», —

      Есть просто белые березы

      На просто голубом снегу.

      На вечерах встреч с писателями я сблизился с Юрием Михайловичем Магалифом. До сих пор зримо представляю себе наши беседы за чашкой чая в его гостеприимном и очень уютном доме, в его просторном кабинете, в котором не прижатый к стене, а в свободном пространстве стоял большой рабочий стол писателя. А на полу – темно-синий, как вечернее небо, палас. Проникнувшись доверием к нему, я дал Юрию Михайловичу на рецензию рукопись книги о тюрьмах и лагерях, с предварительным названием «Зона».

      Благодаря моей новой работе, возникла и далее развивалась переписка с Марией Васильевной Сербегешевой, директором Дома культуры г. Мыски (Кемеровская обл.). Это была энергичная и знающая свое дело женщина. Копна бархатно-черных волос обрамляла ее загорелое лицо, которое делали очаровательным темно-карие глаза и в меру припухшие губы. Особенно же меня поражала певучесть ее речи и нежданно глубокий голос, которые гармонично дополнялись какой-то царственной пластикой движений.

      Дорогой Друг, я описал так подробно облик Марии Васильевны лишь для того, чтобы отметить, какое все же странное воздействие на мужчин оказывает женская красота, особенно, если они (мужчины) увлекаются литературой или поэзией, рисуют что-то там или просто мечтают, устремив взор в потолок или в кружку пива.

      Тогда, еще и не зная ничего толком о заинтересовавшем их предмете, таким мужчинам свойственно, отталкиваясь всего лишь от необычного изгиба женских бровей или губ, от блеска глаз или плавной линии тела, впадать в эйфорию или в экстаз любовного очарования, наделяя носительниц этих линий совершенствами, какие только взбредут в воспаленные мужские головы. И далее – неизбежно следует безоглядное устремление мужчины, но уже совершенно без головы, за своим же воображением, за этой мистикой нашего бытия, нежданно берущей свое начало неизвестно откуда и также исчезающей неизвестно куда. При этом бегущие за химерой еще и лепечут непрестанно нелепые стишки вроде этих: