Хор больных детей. Скорбь ноября. Том Пиккирилли
чтобы я занял его кафедру.
Это верно. Преподобный Бибблер проповедует о рае, но его собственный сын отпугивает прихожан.
– И что ты собираешься делать?
– Еще не знаю.
– Может, тебе стоит продолжить проповедовать, пока не решишь?
– Нет, я хочу покончить со всем, – со всхлипом говорит Драбс. – Я чувствую себя обманщиком и дураком.
Он всегда умудряется сказать такое, что я хихикаю в самое неподходящее время.
– В конце концов ты облачаешься в пасторскую одежду у алтаря.
– Верно, облачаюсь. Но все равно я лгу.
– Ты достаточно послужил Богу в своей жизни. Займись чем-то еще, что тебе нравится.
– Нет ничего.
Привязанность к Мэгги столь сильна, что окутывает его как темно-алый нимб жгучего пламени. Это отнюдь не чистая любовь, но она никогда не кончится. У него было множество женщин в округе Поттс, и, насколько мне известно, с полдюжины детишек. Для него никто и ничто не имеет значения, кроме моего крещения и брака. Ничто больше не производит на него впечатления.
– У меня были видения с тобой, – говорит Драбс.
– У тебя всегда видения со мной.
– Теперь чаще, – отвечает он, и печаль, звучащая в его голосе, так велика, что мне хочется выпрыгнуть из пикапа.
– Что-то интересненькое?
Когда он морщится, углы его блестящего, красивого черного лица словно перетекают сами в себя.
– Я все время вижу колесо обозрения. Чертовски маленькое. И карусель. Морды у лошадей все в сколах. Просто моя разбитая жизнь, которая крутится туда-сюда, все время по кругу.
– Это не святой дух, а Фрейд какой-то.
– И еще одна вещь… покрытый куриными потрохами человек, который откусывает голову живой змее.
– Чокнутый клоун, – говорю я. – Господи, Драбс, только не говори, что видел, – я кончу как чокнутый клоун.
– Нет-нет, слушай. Это не ты, но он хочет говорить с тобой, за цену пинты самогона.
– Семьдесят пять центов. И что, я даю ему монету?
– Да, – кивает он, беспечно расчесывая шрамы на груди и глазея сквозь ветровое стекло на придорожные деревья.
Чувствую, как кожу на голове начинает покалывать холодок. Я слишком много знаю, чтобы не обращать внимания на Драбса.
– И что он говорит?
Драбс разворачивается на сиденье, уже раскрыв рот для ответа, но тут на него обрушиваются языки. Может, я вызвал их своим простым вопросом. Что бы он ни хотел сказать, это для него важно, и он пытается справиться с собой. Пот струится по его лицу, а пальцы беспорядочно мечутся в воздухе как пчелы. Я крепче хватаюсь за руль и шепчу: «Проклятье! Да оставь уже его в покое».
Мольбы в присутствии Господа особого значения не имеют. Прошения тут не подают, и я всегда знал это. Драбс с силой бьется о пассажирскую дверь, на него снисходит дух, и он кричит на языке, который, как мне кажется, я сумел бы понять, если бы он говорил помедленнее.
Я подъезжаю к длинной грунтовой дороге перед его домом и еду к задним дверям.