Ольма. Стать живым. Анна Владимировна Прокофьева
Упан же, наоборот, молчал, и почти не шевелился, слушая многословного приятеля, лишь ковырял пальцами сухую веточку. Вот, словесная река Ошаевых новостей иссякла и тот, вроде, замолчал, но долго в покое не усидев, сорвался в бег, бросив через плечо, что селищенские мальчишки на затоне мальков ловят, и скрылся в прибрежных кустах. Покалеченный охотник ожидал, что и подопечный Кондыя тоже сбежит от него, от такого скучного и малоподвижного калеки. Но тот не шевелился, задумчиво уставившись на прибрежный песок. Вдруг, среди послеполуденной тишины раздалось:
– Охотник, ты волков убивал?
Ольма исподлобья глянул на мальца, и не заметив никакой издевки в прямом, обращенном к нему взгляде, ответил:
– Нет, не бил я волка, все больше уток, да гусей, да зайцев. Силки, клепь, лук, нож. А на крупного зверя, на медведя, меня весной позвали, да не сдюжил я… – повисло неловкое, как казалось увечному, молчание. Но Упан, как ни в чем не бывало продолжал:
– Добро. Научи меня из лука бить. Дед мне ножа не дает, говорит, мал… Да я хочу старому помочь, не хватает нам с ним еды порою. Я расту, а мне старого объедать – стыд.
– Да, как же мне тебя учить? – в сердцах вскрикнул Ольма. – Не измывайся над калекой-то! Я ж пластом лежу, да как ящер пресмыкаюсь, ползая!
– Ничего ты не калека, – упрямо выдал Упан, – Тебе это чудится.
– А тебе, случай, ничего не чудится? – зло оскалившись, спросил мальчишку Ольма.
– Чудится, – ответил тот, с какой-то непонятной злобой сузив глаза и заглядывая будто в самую душу Ольмы. – Чудится, что я с когтями и в шерсти, а други твои острыми палками мамку мою тыкают, а она кричит, просит меня не трогать, да не слышат ее охотнички… – Сухие глаза паренька резанули острей ножа заточенного. И тут же он, как ни в чем не бывало, спокойно проговорил. – Не слушай паука своего, учи меня метать стрелы. – Сурово и по-взрослому поджав губы, закончил настырный пацан.
– Какого паука? -опешил Ольма.
– Того, что в спине твоей гнездо свил и к сердцу подбирается. Того, о котором Кондый тебе говорил, когды мы в первый раз к тебе приходили. Я его вижу и суро его видит, он говорит, что паук-от тебе на ноги и не дает встать.
Ольма в великом изумлении слушал мальца, открыв рот. Будто больший муж вещал устами парнишки, когда тот сдвинув брови, говорил, глядя в самою душу. Потом словно ветерок смахнул суровость с лица мальчишки и тот, широко улыбнувшись, поднял бровки домиком и умоляюще протянул, подражая Ошаю:
– Ну, научи стрелки метать!
Сказать, что Ольма изумился перемене в мальчишке, значило бы ничего не сказать. Глядя в темные бусины мальчишьих глаз, он сам, не веря в то что говорит, глухо выдавил:
– Ладно, научу. Завтра приходи. Сейчас недосуг мне, к реке надо. – И торопливо пополз к воде раздвигая ломкие стебли созревающего разнотравья.
На следующий день Ольма всем своим видом показывал,