Кавказушка. Анатолий Санжаровский
не бойся… Я как-то говорила в бригаде, а вдруг меня прижмёт катнуться на время к сыну – как чуяла! – возьмётся ли кто собирать и мою норму? Нашлись такие. Взялись. Русико, Пация, Натела. Так что меня не будет, а норма моя будет исправно идти!
– Ну, это куда ни шло, – смято посветил бледной улыбкой председатель. – Дальше. Дам я тебе справку, что ты, такая-то, направляешься к раненому сыну в геленджикский госпиталь. И что, ты пошла? Ка-ак?
– Ножками! – радостно выкрикнула Жения. – Будешь спрашивать – до Греции дойдёшь! Язык до края земли доведёт!
– Это ты-то будешь спрашивать? А по-каковски? Ну, за Абхазию выскочила, по-каковски станешь спрашивать? Ты хоть одно русское слово знаешь?
Жения срезанно сникла.
– Одно-то знаю… Здравствуй … – И трудно произнесла по-русски: – Д…ра-а…сти…
– Не густо, калбатоно [4] Жения. Вай, как не густо… В справке я попрошу, чтоб помогали в дороге с транспортом, с ночёвкой… А вдруг ты посеешь мою бумагу? Ты для подстраховки выучи ещё несколько русских слов. Язык, знаешь, может и продать и выкупить человека. Тут на одном драсти далече не ускачешь. Уж запомни, пожалуйста, ещё такие: Гэлэнжик, госпитал, син .
Возвращалась Жения от председателя и заведённо твердила про себя:
«Гэлэнжик… госпитал… син… Гэлэнжик… госпитал… син… Гэ…»
Жения осеклась, уколовшись взглядом о карточку Тамары на своей утлой пацхе, старинной избе-плетёнке. Карточка была на чёрной ленте. Лента широко закрывала посредине убитое лицо домика.
"Ка-ак я могла забыть?.. Прости, сынок… Простите, раны… Не мучайте Вы больно моего Вано… Прошу Вас… Нельзя мне сейчас к Вам… Как же я оставлю Тамару? Мёртвые не ждут… Вот отмечу Тамаре сороковой день… Пообедает Тамара в последний раз дома, [5] тогда…"
До больших поминок оставалось недели три. Времени вполне достаточно, чтоб проведать Вано. Но Жения не собиралась просто проведать. Она будет там непременно до того самого часа, покуда Вано не поднимется совсем. А сколько надо на это? Неделю? Месяц? Два? Разве кто скажет?
И потому Жения уцелилась ехать только после сороковин.
3
В день отъезда Жения по первому зыбкому свету пошла к Тамаре. Поглаживая возглавие холмика, рассказала, куда едет, повинилась: не знаю, на сколько оставляю тебя одну, и слёзы, не спросившись, тихо закрыли Жении глаза.
От Тамары она взяла назад к дому, а забрела на плантацию.
Широкие печальные чайные ряды лились к ней, накатывались зелёными гребешками, обступали со всех сторон.
Давно ли тут в непогоду с пристоном гудели дикие леса? Вместе с Датико пилила, корчевала пни… Копала, сажала чай… Датико нет уже два года дома, а чай его живёт, живёт…
Жения очнулась. Её звали.
Глянула в сторону, откуда слышался голос.
Долговязик Бата, подросток, весело махал кепкой с подножки полуувечной полуторки.
– Тётя! Я бы мог подбросить Вас до Сухума. Удачный попутный рейс. Мне с Вами по пути…
Вечно этот Бата с шуточками!
Они
Калбатоно – форма вежливого обращения к женщине. Буквально: госпожа, барыня.
В сороковины покойник обедает в последний раз за хозяйским столом (для чего и ставят ему прибор и кладут ложку). В.Даль.