Кавказушка. Анатолий Санжаровский

      В Туапсе Жения сошла с поезда и почерепашилась дальше пешком.

      Было на ней всё чёрное: на голове креповая накидка, платье с долгими рукавами, чулки, лёгкие самодельные чустры (тапочки). Чёрными были и чемоданищи, свисавшие с плеча и закрывавшие её спереди и сзади до самых колен. Сверху глянь – чёрный жук плетётся.

      Припекало солнце. Было парко.

      И не так донимало солнце, как жгли своей тяжестью чемоданы. Горько было видеть эту былинку на ветру. Бедная росточком, худенькая, откуда только и шли к ней силы тащить эти громоздкости?

      Она заслышала сзади машину. Оттопырила чуть в сторону руку, насколько позволяли чемоданы.

      Вильнув к боку дороги, машина пристыла со вздохом.

      Вровень с бортами алели в кузове яблоки врассып.

      В кабине двое в военном.

      – Швилебо! Мэ!.. [7] – зачастила Жения, с коротким поклоном пробуя поднести руку к груди. – Драсти! Гэлэнжик!.. Госпитал!.. Син!..

      Шофёр кивнул.

      Сидевший рядом парень, не снимая с плеча автомата, определил чемоданы в кузов подальше от борта. Подсадил её на своё место. Сам на подножку.

      С одной попутки Жения перекочёвывала на другую.

      Однако к вечеру в Геленджик так и не выкружила.

      Лиловой тяжестью наливались сумерки, когда она, еле переставляя ноги, постучалась в угрюмый придорожный домок на отшибе горного селения. Тукнула негнущимся, затёкшим пальцем в шибку, будто птица клювом ударила.

      Вышедшей на стук пасмурной женщине сунула председателеву справку.

      Женщина отвела от себя её руку со справкой.

      – Да кому, ходебщица, твои бумажки читать? Не грамотейка я… Ты на словах скажи, кто ты, чего надо. И говори громше. А то у меня особая примета – совсемко глуха, как осиновый пень.