Дорога к искуплению. Василий Григорьев
это только еще сильнее его разозлило. Он махнул ногой и поразил противника в пах, удар пришелся точно туда, куда нужно. Противник охнул и согнулся пополам, опустив руки. И тут же получил от Бэрвина ногой по лицу.
За последние пару лет, дворф значительно возмужал, став значительно сильнее. Его плечи теперь почти не уступали по ширине плечам взрослого мужчины. Взрослея, он почти не добавлял в росте, но значительно прибавлял в мощи.
Одного удара хватило, чтоб противник оказался опрокинутым на снег. Дворф мгновенно уселся сверху и еще пару раз ударил Даромира. Только теперь его приятель Герхард, решил вмешаться и прийти на помощь товарищу. Но сделать ничего не успел.
Дворф выхватил из валенка кинжал, который когда-то подарил ему отец и приставил его к горлу поверженного Даромира.
– Стой, где стоишь! – рявкнул Бэрвин на Герхарда. – А то пущу кровь твоему дружку. А ты слушай меня внимательно, – обратился он уже к Даромиру: – Еще раз сунешься ко мне, еще раз скажешь что-нибудь о моем отце, прирежу. Ты все понял?
Даромир промычал что-то невразумительное, похоже, перепугался он не на шутку, обычная драка, в которой он рассчитывал оказаться победителем, стремительно переросла в нечто большее, к этому он готов не был.
– Говори, не слышу! – зло прорычал Бэрвин.
– Да, понял я, понял, – наконец сумел выдавить из себя Даромир.
– То-то же, – дворф слез с него и отряхнувшись, пошел дальше.
Вернувшись, домой он обнаружил дядю спящим на полу рядом со столом. Он попытался разбудить его, но спал тот крепко. Тогда он подхватил его подмышки и волоком утащил в комнату. Кое-как взгромоздив гнолла на кровать, сам вернулся на кухню. Зачерпнув из бочонка рому, он залпом осушил чарку. Потом в злости откинул пустую тару и снова вышел на улицу.
Шел снег, он поднял голову, подставляя лицо крупным снежинкам, которые кружась, опускались на его бороду и усы. Зачерпнув, полную пригоршню снега с земли, он утер им лицо. Дворф постепенно отходил после драки.
В тот вечер он снова напился, ром, оказался забористым, и ему хватило нескольких чарок, чтоб ноги отказались его слушаться, а разум погрузился в туман. Он заснул, как и Чексид днем ранее, тут же за столом.
На следующий день они с Чексидом пили уже вместе. И днем позднее тоже. Потом ром закончился, но гнолл, быстро раздобыл где-то еще. Так продолжалось еще несколько дней. В беспробудном пьянстве, горечь утраты, была не столь горькой. Лишь изредка, слезы сами накатывали на глаза, и остановить их было невозможно. Тогда дворф горько рыдал, утирая глаза рукавом, гнолл, не мешая ему изливать свое горе, лишь понимающе смотрел на Бэрвина, покачивая головой. Вообще говорили они мало, выпив, Чексид не был склонен рассказывать о случившемся на большой земле, а трезвым он теперь не бывал, впрочем, как и сам дворф.
Сколько дней это продолжалось, Бэрвин уже точно не помнил, но однажды утром проснулся с четкой мыслью, что это нужно прекращать. Пока гнолл еще спал, он взял со стола очередной, уже неизвестно какой по счету, бочонок с ромом, там