Преданный. Печать одиночества. Анна Т. Ф.
замолчала, а латник только вымученно усмехнулся.
– Ты, правда, думаешь, – растерянным шёпотом произнесла она, – он хочет мне помочь? Зачем?
– Вот этого, девонька, я не знаю. Может, из чувства вины. Ты ж ему, это, наверняка рассказала о том, что случилось в деревне. А может, ещё почему. Я сам их, это, не всегда понимаю…
– Тут и понимать нечего! – Тальрех резко обернулся, подошёл к отставшим спутникам. – Знать, откуда у тебя кинжал, мне не нужно. Ты сама всё расскажешь Царю или придворному Мудрецу, – Страж повернулся к Лаису: – Благодарить меня не за что, я просто делаю, что должно. И чувства вины никакого нет! Если Страж сделал то, что сделал, у него были основания так поступить.
Тальрех поджал губы, повёл головой и, развернувшись, пошёл вперёд. Ошеломлённые и даже немного напуганные его злым тоном спутники остались стоять позади. Но, опомнившись, поспешили нагнать Стража.
Он шёл, ругая себя. Ругал за несдержанность, за то, что позволил эмоциям взять верх, выплеснуться на тех, кто этого не заслужил. Может быть, поговори он так с князем, тот выслушал бы его предложения.
– Каррр? – Ганьи внимательно заглянул в лицо хозяина.
– Не сейчас, – хрипло ответил Страж.
Тальрех всегда говорил с воронёнком, если хотел привести мысли в порядок. Он воспринимал птицу скорее как свой внутренний голос, нежели как полноценного собеседника. Сейчас хотелось молчать. Или задать один единственный вопрос, но не себе, а своему наставнику. Почему никто никогда не говорил, что мир за пределами Башни так отличается?
Мудрецы не создавались в Башне. Они были обычными людьми, которые детство провели в этом мире. Но с возрастом решили, что не хотят работать в поле или в ремесленной мастерской. Им было интереснее постигать тайны природы. Тогда они шли в Башню. Учились, а потом и сами открывали новые знания о законах мироздания. Как правило, приходили мужчины, но было и несколько женщин. Башня была открыта для всех и со всеми пришедшими делилась знаниями. Условие было одно: уйти из Башни могли только те Мудрецы, кого Совет Старейшин назначал в советники Царям…
Так отчего же наставники, сами выросшие среди людей, никогда не говорили, что здесь всё пропитано ложью, трусостью, властолюбием и алчностью?
А не говорили ли?
Говорили, но вот только он сам не слушал. Не хотел верить…
Злоба на себя клокотала, была готова вырваться наружу. Только выплеснуть её было некуда. Не с кем поделиться, некому рассказать…
Поэтому Страж шёл, с ненавистью сжимая повод, повторяя в мыслях слова клятвы:
«Я – Тальрех, слуга народа Рехамании. Верный Страж, подчиняющийся приказам Царя во благо и для защиты своего народа. Моя жизнь навсегда принадлежит Царю и народу Рехамании!»
Страж повторял эти слова сотню раз. Снова и снова. По кругу. Он вытеснял ими вопросы. Заменял ими ответы.
Тальрех отчаянно пытался уверовать, что так и есть, что только служить он и хочет. Ведь раньше, в Башне, он думал, что сможет стать достойным Стражем, защищающим народ своего царства. Теперь встал вопрос, от кого его