Мысли мамы, или Как не загнать себя в угол. Маргарита Клочкова
по щекам бегут не слёзы, а мутная жижа из этого самого перевёрнутого ведра.
Я так сильно стараюсь быть хорошей и любящей мамой, а он не ценит, он не слышит меня, он смеётся, издевается надо мной, ведь я уже неделю каждый день говорю ему: «Не трогай грязную воду, стоп. Это плохо», – но Он не слышит, не слышит, НЕ ХОЧЕТ СЛЫШАТЬ!
И вот я стою посреди комнаты в центре этой мерзкой лужи, в которой плавает кубик синего цвета, карандаш, свисток, и мне кажется, будто это не лужа, а олицетворение моего материнства: когда я представляла его морем синим, а оно оказалось хуже, чем вода после мытья полов.
Пашуня идет неуклюже навстречу мне, хлюпая по этой воде, идёт, чуть шатаясь, и смеётся. Ему весело, мое материнство из необъятного синего моря превратилось в грязную лужу, а ему весело.
И всё – терпение лопнуло – я опускаюсь вниз и начинаю кричать на него, прямо глядя в глаза:
– Ты что не понимаешь? Не понимаешь, что так делать не надо? Я тебе говорю об этом много раз… Зачем ты смеешься в ответ? Ты хочешь, чтобы я была жёсткой? Чтобы порола тебя? Ставила в угол? Да?
А сын радостно смеётся в ответ, ему весело, и тогда я хватаю его, опускаю на пол и начинаю вытирать, вытирать, вытирать им эту разлитую из ведра грязную воду.
– Не хочу! Не хочу такой жизни, – ору я, лужа на полу на глазах становится меньше, из глаз моих начинают литься слёзы, а не мутная жижа, я смотрю, как грязная вода пропитывает бежевую майку и синие шорты сына, как его волосы становятся мокрыми, и мне хорошо, я тру им пол, как половой тряпкой, пытаясь стереть все обиды, которые он нанёс мне за этот год, я тру, приговаривая:
– Такая!? Такая мать тебе нужна? Нравится? Нравится тебе? – сын начинает плакать, а я не останавливаюсь, теперь моя очередь веселиться, я тру им пол, сын плачет ещё громче, так громко, как никогда, я поднимаю голову и вижу стоящего в коридоре папу, в его руках сети, удочки, банка с червями.
– Дочь, в луже глубоко? Сома смогу поймать на колебалку? – спрашивает он и тычет мне в лицо какой-то металлической хреновиной для рыбалки.
А рядом стоит Катюша, держа руку на животе, и вздыхает поучительно:
– Посмотри, Лен, на цвет ведра, ничего не смущает? – потом она цокает языком и добавляет. – Неделя-то – синяя.
Я начинаю ещё сильнее реветь, я не ждала гостей, не успела прибраться, тут такой беспорядок, опускаю глаза на влажной пол, ревущего в истерике тряпку-сына, вижу, как робко в углу стоит свекровь, и ничего не говоря, снимает с себя синий жакет, встаёт на колени и начинает теперь им пол.
Я открываю глаза, и не могу понять, где я, не могу поверить в происходящее, что это бред или, как гейзер гнева, вырвалась моя усталость, быстро трогаю лицо, слез на нем нет, сердце бешено колотится, рядом, как в ни в чём не бывало, спит Дима, еще темно, значит, это точно был сон.
Я встаю и робкими шагами, чуть шатаясь, иду к кроватке сына, бормоча: «Прости, прости меня, пожалуйста». Шепчу, будто это было на самом деле.
Паша извивается полусонный в кровати, видимо, хочет пить, я резко бегу на кухню, спотыкаясь об это чертово недавно купленное