Вороний Яр 2. Дмитрий Дроздов
у Анфисы самый живой интерес. Но больше всего любила она слушать о том, что случится в стране в грядущие годы. Он старался вспоминать что-нибудь хорошее, но, к своему стыду, не мог вспомнить ничего, лучше и радостнее московской олимпиады. “Может так оно и есть, – думал он, – Всё хорошее, доброе, славное, героическое происходило как раз в это время и раньше, – Чем могу я порадовать её, кроме достижений научно технического прогресса?” Вспоминая самые громкие события последних двух – трёх десятилетий, он рассказывал про Афганистан, про Чернобыль, про “перестройку” и всё, что она за собой повлекла, про август 91-го и октябрь 93-го, про кавказские войны, про бандитские девяностые и про всё, что сталось со страной и народом после распада Союза и прихода Ельцина. Он вдруг заметил, как она, слушая его, становилась всё грустнее, а в глазах её стала появляться тревога и даже испуг. Он замолчал. Молчала и она, глядя в костёр, лаская пальцами уснувшего на её коленях щенка. Родиону вдруг показалось, что говорил он то, о чём стоило бы, может быть, помолчать или упустить подробности.
– Я знала, чувствовала, что это скоро будет, – тихо сказала она, – За богоотступничество наше нам всё это. Но как же жаль. Как жаль…
Она вдруг прижалась к нему боком, положив голову ему на плечо. Он почувствовал, как по шее его покатилась тёплая её слеза. Он положил руку ей на плечо, несильно прижал к себе. Так сидели несколько минут, глядя в огонь, слушая ночную тишину, нарушаемую лишь потрескиванием дров, да сонным сопением щенка. Ему хотелось сказать ей что-нибудь утешительное, но, как назло, ничего не шло на ум. Он сидел, чувствуя рукой тепло её немного вздрагивающего плеча, слегка сжимая его и торопливо перебирая в памяти вехи новейшей истории. Его вдруг осенило:
– А веру-то православную народу вернули, Анфисушка!
Она оторвала голову от его плеча, глянула ему в лицо так, словно услышала объявление Левитана о конце войны.
– Да, – он утвердительно кивнул головой, радуясь, что попал в точку, – Ещё в конце восьмидесятых началось. Теперь попы с экрана телевизора не сходят, – в газетах и журналах столько всего о вере нашей православной. В моём городе на миллион жителей один храм был, и тот наполнялся только по праздникам. А теперь их уже двадцать как не более, и всегда в них люди. По всей стране церкви растут, как грибы после дождя. В каждом райцентре храмы, в каждом большом селе. В Москве храм Христа спасителя по новой отстроили, тот, что в тридцатые взорвали.
– Так ли? – спросила она удивлённо и недоверчиво, глядя на него поблескивающими от слёз глазами.
– Так, Анфисушка, так! Провалиться мне на этом месте! – радостно уверял Родион, – Давно уже никаких гонений, полная свобода вероисповедания. Разве никто из тех, кто был до меня, тебе об этом не говорил? Вы ж, поди, и из более далёкого будущего нырков привозили?
– И из двадцать второго привозили, – ответила она, – Только разве я с ними сиживала, как с тобой? Даже Тимофею не велено было никому обо мне говорить. Я и на станции-то бывала редкий