От судьбы не уйти. Мария Латарцева
обшарил весь двор в поисках следов присутствия таинственной незнакомки, но ничего, кроме отчетливых отпечатков коровьих копыт и Яшиных сапог, не нашёл. «Не успел!» – решил разочарованно, не теряя надежды, что ночью всё повторится снова.
Вечером, лишь только первые сумерки спустились на землю, он занял удобную позицию у окна и замер в жадном предвкушении. Увы, за целую ночь никто во дворе не появился. Не случилось ничего и второго, и третьего дня его неусыпных бдений.
К концу недели изможденный, дотла отупевший от постоянного напряжения и непомерной усталости, Филипп еле держался на негнущихся ногах. После захода солнца, присев возле стола, он уронил тяжелую голову на сложенные в замок руки, широко зевнул и чуть было не заснул, если бы не назойливый комар, вонзивший жало прямо ему в нос. «Ах, ты ж нечистая! Ишь, кровопивица, что надумал!» – лягнул себя по лицу, оторвал от столешницы нездоровую голову и тотчас увидел, как за окном, в аккурат напротив него, женщина, что приходила на днях, облачается в тонкую, почти прозрачную сорочку до пят. Грациозные движения её были наполнены неведомым волнением и чем-то ещё, чего он не мог объяснить – загадочным, будоражащим кровь, неземным…
Сон как рукою сняло. «Прозевал!» Судорожно сглотнув, Филипп подскочил, будто ужаленный. Больно задев макушкой низкую притолоку, он выбежал во двор. И снова, как прежде, никого. Тогда, очертив палкой круг, где, как ему показалось, только что одевалась ночная искусительница, он пристроился на призьбе* под окном, да так и просидел, в чём был, чтобы случайно чего не пропустить, до самой утренней зари, съёжившись от ночной сырости и прохлады. На рассвете Яков, выгоняющий на выпас стадо, с нескрываемым удивлением наблюдал, как тяжело дыша хозяин ползает на карачках посреди двора, длинной палкой отгоняя от себя ничего не понимающую домашнюю скотину.
И снова его ждала привычная засада. Добрую неделю он караулил незваную гостью и всё насмарку – вместо прежних Яшиных и коровьих следов, в очерченном ночью кругу находились только отпечатки его собственных колен и ног. От жестокой обиды и бессилия помутилось в мозгах. Вцепившись обеими руками за голову, чтобы случайно не хватил удар, он упал на землю и забился в нервном припадке. Так и нашёл его возвращающийся с выгона Яков: недвижимого, с перекошенным от нестерпимой боли и страдания лицом, лежащего, скрючившись, посреди двора в густой пыли вперемешку с коровьим навозом и куриным помётом.
Очухался Филипп только на следующий день, а заговорил и того подавно. Просто лежал, обиженно вытянувшись в струну, уставившись незрячими глазами в толстую потолочную балку над головой. Порой он тревожно вздрагивал, раздражённо отмахивался от надоедливых мух, но вставать и говорить не торопился – думал. А потом его прорвало, да так, будто весной бурлящий поток. Духовником на время, по обоюдному согласию, стал Яков. Намеренно скучая, он терпеливо выслушал больного, потом, как ни в чем не бывало, спокойно проронил:
– Если нравится, женись.
– На ком? На навке*? –