Тоска. Александр Югович
ему кадык, поднялся и спокойно отправился на поиски Клевера.
Моя прошедшая жизнь запуталась в собственных тенях. Я сбросил ее, как змея сбрасывает кожу, вылез из нее, и в безумную голову втиснул еще более безумный ум. Свихнулся, стремясь сделать оставшееся мне время более осмысленным. Хотя бы немного подчистить за собой, тщательно укрыть неприбранную постель, в которой когда-то меня будило сознание того, что я ничего так и не довел до конца, и совершить для себя великое на первый взгляд дело, прежде чем запечатать вход в свою берлогу каменной стеной.
Несмотря на то, что я ходил по всему как по битому стеклу, мне казалось, будто ничто меня не задевает, а шрамы затаились в глубине, слившись в чудовищную, всем болям боль. Я провалился в мир воспоминаний, в которых, как она убедила меня за ночь, я живу. Я сам должен использовать возможность и найти ее.
Мое себялюбие не волновали другие. Ни ее муж со своей собственной судьбой, ни ее дети, ни время, растянувшееся между нами как резина, ничто не могло ослабить мое чувство, что она принадлежит только мне.
Я сходил в полицию, навестил Клевера, избил человека, и теперь копил силы для того, чтобы совершить то, чего я так долго, долго ни для кого не делал.
Слишком много для одного дня, и ничто для поисков. Ни следа, но тысячи сомнений.
Мне даже не могло прийти в голову, что я сам мог стать частью большого заговора. Что я в центре событий. Что со мной играют куда более ловкие, чем я, люди.
Что, если я именно тот, кого следует поймать на крючок?
Не знаю, как я утратил уверенность в своих действиях. Как появились сомнения. Они словно исподволь поедали меня. Я терял уверенность в себе, и она возвращалась волнами, как самосознание чередуется приливами и отливами. Когда-то я был убежден, что могу, не колеблясь, сунуть руку в огонь и сжечь ее, твердо уверенный в том, что я выше всей этой массы, угрожающей задавить мир своей серостью, а иной раз казалось, что уже утонул в отвратительном осадке, что задыхаюсь в собственных подвалах без окон, дверей и ведущих наверх ступеней.
Граница неуверенности, точнее – страха, незаметно сдвигалась, и вот сейчас, в этот момент, я был готов сотни раз оглянуться, посмотреть, не подкрался ли ко мне со спины избитый мученик. А ведь я измордовал его так, что он вряд ли остался в живых.
Сам себе поражаюсь, пытаюсь собраться, контролировать мысли, обуздать безумие. Ссорюсь сам с собой. Вслух критикую себя, корча гримасы перед зеркалом. А когда вдруг понимаю, что лицо у меня помятое, что седина просматривается на висках, что морщины у глаз все отчетливее, холодные лезвия пронзают желудок. От этого страха, что расшатывает фундамент моего существа, что несет с собой безоглядную старость, неуловимого, всегда настигающего меня, как ни стараюсь бежать и прятаться от него, я, пожалуй, не избавлюсь и после смерти.
Мне приходило в голову желание, но тут же покидало ее, попросить помощи. Всегда побеждает сторона, чувствующая себя победителем. Она решает, что в последующий период мне необходимо как следует потрудиться, чтобы стать не таким, как сейчас. Чтобы разбудить себя