«Клоун», или Я падаю к себе. Тимофей Требла
дома, Семен растерялся, внезапно обнаружив, что прошлого, в которое он так рвался из армии, нет. Но был Аркаша. Аркаша был актером и играл в театре. Аркаша всегда знал, что надо делать. У Аркаши были настырные крепкие скулы, белые ровные зубы, бесшабашный задиристый смех и соболезнующий взгляд любителя катастроф. Аркаша учил Семена, как жить, считал его «идиотом несчастным». Он мечтал разбогатеть… – занимал деньги, влезал в аферы. Тратился и прогорал. Оставался без денег, без жилья, без ботинок. Он брал у своих знакомых старые башмаки, влезал в них и шел на новую аферу. Долги росли. По мере их роста, росло его самоуважение и презрение к деньгам. Аркаша был мелкий жулик, он мог обмануть, но не мог предать – Семен не понимал, как такое возможно, но… доверял ему. У Аркаши было жилье, временное, но с перспективой на фиктивный брак и прописку – комната в квартире номер 100. Больше нести портрет некуда. Другого варианта нет. Семен знал, что не сможет смотреть на портрет, это вызывало у него физическую муку.
Была еще причина, по которой нельзя было везти портрет к себе домой – у него теперь не было дома. В конце осени тому полгода как Семен ушел из дома. Жена обвинила его в неверности и сказала, что разводится с ним. Ему того только и надо было. В их жизни все было очень хорошо, но Семен не выносил постоянства, ни в чем. Взбудораженный возможностью все разрушить, он без раздумий пошел в открывшуюся дверь. На ходу придумывал оправдания – что, топит «Му-Му»…, …что необходим Марии.
– Ты же сможешь одна. А она нет! – от этих слов Семена плечи его жены опали. Он и сам испугался сказанного.
Последнее что Семен запомнил в своей домашней жизни – глаза детей. Им было по полтора года. Они сидели с очень взрослыми лицами на горшках, словно два клоуна на перевернутых шляпах. Сын внимательно всматривался, чуть исподлобья. Лицо дочери, которое всегда было обращено к нему с вопросом: «Ну! Что ты еще придумал?» – с удивлением и укором кричало, – «Что же ты делаешь?!» В прихожей с кухни жарко пахнуло ароматом шипящих на сковороде котлет.
Сейчас, кроме работы, дома и котлет Семен терял еще и живопись.
Семен стоял на автобусной остановке. Очнулся он от веера брызг, из-под колес промчавшегося автомобиля, и пошел, в полузабытьи – сначала к Аркаше, оставить портрет. А дальше? За город. Купить кипу старых газет, постелить в лесу на снег, ими же укрыться и попробовать хоть на мгновение забыться.
Внезапно с шумом весны на него обрушилась действительность. Горы страха падали глыбами греха, полня им людное море отчаяния. Машины с шипением мазали шинами асфальт. По небу плыли надувные розовые, синие, малиновые свиньи. Литаврами громыхала жесть на стройке. Солнце село на крышу дома, обмякло потным телом и слезливо сморгнуло. Никто из прохожих на небо не смотрел. У всех прохожих на лбу была печать страха, отчаяния, несвободы. Больше находиться среди людей Семен не мог. Даже в пустой комнате на него давили не стены, не одиночество, нет, он не выносил людей за стеной с их агрессией, ложью, тоской. Он почти