По дороге к манговому дереву. Дарья Попович
пор наша квартира почти не изменилась. Мне вдруг захотелось, чтобы бабушки никогда не существовало: вычеркнуть её из жизни и забыть, как страшный сон!
Её словари – под столом. Прочь! Я положила их в мешок и уже через час выгрузила на полку с надписью «книгообмен» в фойе городской библиотеки.
Вернувшись, я застала маму в поисках этих книг: там, на корочке было написано что-то важное. Что, она не помнит. Но теперь это надо найти и принести обратно. Кажется, это единственное, откуда можно узнать о мамином отце. Бабушка никогда о нём не говорила. Но написала что-то на корочке одного из словарей. Может, это был его адрес, по которому теперь можно что-то узнать? Может, какая-то характеристика его как человека: бабушка в тот период изучала почерк и писала характеристики на людей по почерку. Мама хотела прочитать это, но не решалась. Так длилось несколько лет.
Следующий день оказался последним четвергом месяца – днём, когда библиотека закрыта. Потом я заболела и болела неделю. Потом я приехала в библиотеку, но книг уже не было. Их мог забрать, кто угодно. Так в порыве обиды я потеряла какую-то семейную тайну.
Моя мама получила звонкое имя – Роксана. Как же она его стеснялась, когда её вызывали к доске в школе или окликали при всех! Учителя, да и все, наверное, требовали от неё быть типичной. Нетипичное высмеивалось. Но ни с её внешностью, какой-то мексиканской, ни с именем, ни с любовью к французскому языку быть незаметной не получалось. А гордиться своей индивидуальностью она не умела. Вот и отворачивалась, ловя на себе чьи-то взгляды.
Думая, куда переложить бабушкины тетради, мама как-то нашла среди них свои рисунки – их было некуда деть в своё время, вот они и лежали среди бабушкиных старых записей. Там, на рисунках простым карандашом глазам открывались другие страны и морские пейзажи, задумчивые девушки с гитарой на фоне солнца. Из-за этого маме когда-то пришлось бросить художественную школу. Там от неё требовали живописать советский быт. Усталая учительница просила её рисовать что-то знакомое и понятное всем. Но мама этого не хотела.
– Мне кажется, что она не умерла, а уехала, – мама снова заговорила о бабушке.
Вся мамина жизнь – сплошная любовь. Прежде всего – любовь к её сложной, порой деспотичной родительнице. Нет, ни один мужчина не занял бы это место. Даже будь он самим капитаном Греем из «Алых Парусов».
– Моя мама родила меня для себя, – проговорила она. – А я… – она принялась перечислять, как ухаживала за бабушкой, соотнося это с тем, как это делала бы некая идеальная дочь. Она вспомнила, какой была в детстве. Почему её мама не ценила её тихую тактичную манеру – не беспокоить? Зато как раздражалась из-за её медлительности и робости. Может, надо было жить только для мамы?
– Ты хоть понимаешь, что говоришь?! – в этот момент она вызывала у меня и жалость, и раздражение. Хотелось в очередной раз объяснить ей, что она не могла родиться для кого-то.
Умом она это понимала. – Мы с тобой обе как будто боимся, что без неё нам обеим намного лучше. Мы словно в глубине души верим, что не заслужили ничего хорошего,