Йерве из Асседо. Вика Ройтман
и указывая носом на длинное одноэтажное строение в двадцати шагах от нас. – У тебя есть имечко?
– Комильфо, – вздохнула я.
– Чего?
– Так меня все домашние зовут.
– Интересные у тебя домашние. А по-русски?
– Ребекка, – ответила я назло.
– Уже лучше. Добро пожаловать в свой новый дом, дорогая Ребеккочка.
Мы вошли в темный коридор. Фридочка опустила чемоданы перед оранжевой дверью, включила свет и пропустила меня внутрь:
– Тебе повезло, так как ты первая. Выбирай ложе.
Я огляделась. В довольно просторной комнате с голыми стенами стояли три койки с тонкими клетчатыми матрасами, три стола, три одностворчатых, открытых настежь и пустых шкафа, одно окно и какая-то железная коробка над ним. Над каждой кроватью висела голая фанерная доска. Пол был тоже голым, вымощенным коричневыми в крапинку плитами. Голым было и окно, лишенное занавесок. Неоновый свет придавал помещению вид тюрьмы, а может быть, очень чистой пыточной камеры. Пахло хлоркой. Справа от входа была еще одна дверь.
– Тут мы, Ребеккочка, моемся и ходим по делишкам.
Домовая резким движением распахнула вторую дверь, и я увидела раковину, унитаз и душевую кабинку, завешенную уродливой шторой с оленями.
Мне стало дурно, и я присела на ту кровать, которая располагалась слева от окна.
– Выбор одобрямс. – Домовая открыла окно. – Сидим и не шевелимся, я принесу постельное.
Я сидела и не шевелилась. Фридочка скоро вернулась с ворохом белья и сказала: “Встаем”, а потом: “Держим”, и бросила мне шершавые желтоватые полотенца. Затем застелила постель застиранной простыней, которая, вероятно, до революции была голубой; натянула рыжую наволочку на худющую подушку и всю эту роскошь устлала престарелым пододеяльником, в который принялась запихивать кусачее шерстяное одеяло. В пододеяльнике не было дырки посередине, как у всех нормальных пододеяльников – он был устроен как огромная наволочка.
– Готово! – с неподдельной радостью заявила домовая, застегнув последнюю пуговицу на ненормальном пододеяльнике, и села попой на мою постель. – Сидим.
Я села.
– Значит, так, Ребеккочка. Мы сейчас пойдем спатушки, потому что дорога была длинной и тяжелой, так? Вот. А разбирать чемоданчики, знакомиться с Деревней, с новой жизнью и с новыми друзьями мы будем завтра, когда они приедут. Ладушки?
Я кивнула, ибо что еще мне оставалось делать?
– Тяжело покидать домашних, да? – Фридочка скорчила скорбную гримасу, и серьги в ее ушах закачались, задевая второй подбородок. – Ну, где только наша не пропадала! Мы, евреи, – кочевники. Нам на роду написано шляться по миру. Тебе здесь будет хорошо, вот увидишь. Вода в душе всегда горячая. Кондиционер холодит летом и греет зимой. Вот тебе пульт. Еда у нас хорошая, и люди все добрые.
Так я ей и поверила.
– Сладких снов, Ребеккочка. – Домовая запечатлела на моей щеке мокрый поцелуй и вышла, закрыв за собой дверь.
Еще некоторое время я сидела не шевелясь. Потом шевельнулась.