Лелег. Александр Лобанов
перешёл на шёпот, – однако ты сейчас в плену. Как здесь-то, сбежал? Кто же позволил?
– Да тот, кто велел в плен попасть, – Богдан также шептал в ухо. – Хорошо, при других не назвал по имени. Я здесь не Хмель, а Иван, по имени Сирко. Задание выполню и вернусь.
– То есть… А-а-а… то есть, тебе двенадцать от роду лет, и ты казачонок, состоящий при школе братства. Понятно.
– Мне по задумке ещё год тяжкие муки плена терпеть. Откуда знаешь про Ваньку? Он, представь себе, в одном из боёв пятерых турок уложил.
– Оттуда и знаю. Легенды ходят. Поляки думают, что богатырь, исполин выше меня ростом.
– Ну вот! Я на полголовы над тобой. Казаки так меня и величают, батька Сирко. Однако Ванька мал ещё умом. Хоть ростом и вправду вымахал. Оберегают отрока, у-у-у. Похлеще нашего, брат. Монахи, что к Сечи прибились. Он ведь не от мира сего. Вокруг Ваньки целый монастырь. Этакий сборный. И православный, и китайский, и даже эфиопский. Эти монахи, между прочим, вообще как не монахи. Такое вытворяют, нормальному казаку не по плечу. Даже без оружия каждый с десятью справится. А то и более. Предугадывают любое твоё движение. Я раз пытался силой помериться. Словно дитя малое спеленали. Однажды наблюдал, как один дедуля валит с ног, не нанося при этом контактного удара. Рукой навстречу махнёт, нападавший падает, как подкошенный. Ей богу, не вру!
– Неужто эфиопы?
– Ха, конечно! Чёрные, как сажа. Высокие, грациозные. Звери прямо. Однако мудрые зело, послушаешь, сам начинаешь ощущать себя центром вселенной.
– И как тебе в турецком плену?
– О-о-о, не спрашивай. Адские муки. Представляешь, евнухи каждую ночь одну, а то и двух-трёх султановых жён приводят для услады тела и души. Яства восточные, вина заморские. Даю уроки фехтования янычарам. Иногда наши казачьи приёмчики показываю, для пущего внешнего эффекта, хе-хе. Поначалу, конечно, пришлось и на галерах попотеть. Но недолго, вскоре заприметили, решили к себе взять. Ну, я и стараться. Всё по плану.
– Обрезание не сделал ещё? – вдруг спросил, прищурившись лукаво, ротмистр и с хитрецой, этак многозначительно, провёл пальцем по усам.
– Чего-о-о? – Богдан вдруг покраснел от ушей до подбородка, пытался негодование изобразить, но лишь глупо ухмыльнулся.
– Ух ты, – Альгис рассмеялся. – Неужели, братик, тебя снасильничали, и кто, интересно, евнухи? Может, визирь главный?
– Всё равно, кто-нибудь да расскажет. Представь, сунулся ведь, каналья. Надо, говорит, чтобы ты мусульманином стал истинным. Обрезанным, значит. И лекарь следом с ножичками специальными заходит. Глазки у визиря горят, губы подрагивают. Лекарь этак хихикает, сволочь. В казарме на тот час никого, все на ученьях. Я за дежурного оставался. Охрана при визире была так себе, трое каких-то смазливых недоносков. Ну, я их и оприходовал, этим вот, – он сжал кулак, что по размерам напоминал кувалду кузнеца Вакулы. – Визирь до сих пор на койке без памяти лежит.
– Лекарь не проговорится?
– Нет,