Лелег. Александр Лобанов
на меня кляуз написали! Сколько при встрече даже не здороваются. А ведь освободил от таких недугов, что избави боже. Но не в этом печаль. Это нормально, когда плохое забывается, хорошее не вспоминается. Может, оттого хорошее и есть хорошее, что память не терзает. Другое душу мутит.
– Можешь не продолжать. Ты ведь – это я. Из одинакового самана души слеплены. И Краковский дед – тоже ты есть. Но в тебе больше не наших саманных частиц. Отца твоего, деда, прадедов по той линии. И каждый имеет право на бессмертье и счастье, что в принципе одно и то же.
– Мне после Кракова перехотелось чего-либо добиваться и вообще хотеть. С какой надеждой, каким предчувствием ехал. А мне в лицо – фашист. И кто, двоюродный прадед, родная кровь. Что, другие гены? Или ещё что-то более иное?
– Гены? Какие-такие гены? Те самые саманные кладки? Вот и тайна твоего имени раскрылась. Гена… Улавливаешь сакральный смысл? Кстати, фамилия… преподобный Савватий тоже наш предок.
– Откуда ведомо сие?
– Ниоткуда. Просто ведомо, и всё. Ещё хотел сказать. Напрасно так осерчал на Ольгерда.
– Который Краковский прадед?
– Очень хорошие люди. Михаэла его, не красавица разве? На мою княгинюшку чем-то схожа. Ты, опосля как-нибудь, связь родственную возобнови. Не столь тебе, сколько им надобно сие. Фашистом он не тебя, больше себя очернил. Душно ему среди смуты. Вообще род человеческий не жалует. Собственно, как и ты сейчас. Между нами, воевал против красных, в Армии Крайовой. Так-то. Оттого душа мается, оттого и бесится.
– В Волынской резне, надеюсь, не участвовал?
– Не надо так шутить. Он добрый, но вельми гордый шляхтич. За деда твоего родного, Вацлава, обиды не снёс. Ты лучше скажи, Польша неужто не понравилась тебе?
– А то не знаешь? Вообще сложилось впечатление, что, несмотря на языковые нам не свойственные особенности, мы одна нация.
– Иди в науку, там ищи ответы. Русские мы, русские! Но по широте души раздавали эти самые, как их… гены направо-налево. Вот не знаю, хорошо ли это? Может, надо было культивировать, чистоту помёта выдерживать.
– Это уже нацизм, деда. Уже не по-русски.
– Ну вот, идея бренного пребывания и прояснилась. Не презирать, а любить. Разве это ново? Это заповеди, солнышко моё, внук драгоценный. Да возлюбите друг друга! Кто сказал, помнишь?
– Даже помню, где написано. И очень даже по-русски.
– Во всех сердцах с нашими… этими, как их…
– Генами!
– Что же, и наука такая есть, об этих твоих генах? Человечество, гляжу, времени зря не теряло. Ладно, пора мне.
– Постой, куда ты? Побудь со мной немного ещё. Эй, дед!
Туман быстро рассеялся, но вокруг валуна некоторое время держалось призрачное свечение.
– Вот он какой, камень за пазухой…
– Папка, чего сам с собой разговариваешь? Да так громко, – сынишка, Арсений, присел рядом, руку на плечо положил.
– Ты как здесь?
– С друзьями прощался, одноклассниками. Мороженого в кафе