Узлы и нити. Константин Кропоткин
плеч, и твердая посадка головы на длинной шее, и густые светлые кудри, которые, впрочем, всегда коротко стригла. Но у нее близко посаженные глаза, ярко-синие, но расположенные к переносице так близко, что взгляд кажется неточным; у нее подбородок очень небольшой, неудобный, норовящий слиться с шеей, от чего рот ее кажется всегда чуть приоткрытым – и если бы не строгость всего облика, то казалась бы она глуповатой.
Она была старшей сестрой, матери почти подругой. Она нянчила всех братьев и сестер, а младший, рыжий, которого мать родила после сорока, и сам мог бы годиться ей в дети. Даже самые задиристые из братьев стихали под ее строгим взором.
– Она всегда была принцессой, – говорила невестка, та, шепотливая тихоня, – И выросла в богатом доме, и замуж за богача вышла.
Не испытала то есть всех тягот, не знала их.
Училась она в школе так себе, не имея к учению особого интереса, больше занимаясь домом, хозяйством: она была старшая, она умела командовать. А недалеко от их деревни был гарнизон, а в гарнизоне том – молодые парни, а в деревне был магазин, куда приходили солдаты за едой, за сигаретами. С будущим мужем – «студентом» – она возле прилавка и познакомилась. Один глаз его чуть косил, скроен он был нелепо – с большой головой и огромными руками, которые не знал, куда девать, то за спину прятал, то в карманы. Нескладный. Стал за ней ухаживать, стеснительно, но упорно. Позвал, она согласилась. Курсы физиотерапевтов заканчивала уже в том поселке, где муж родился и вырос, где считался элитой – он из потомственных фармацевтов, в семью его вся округа на поклон ходила.
Став аптекаршей, аптекаря женой, она родила троих. Младшая, поздняя, пошла в ее породу – у девочки и нос такой же крупной уточкой, и глаза совсем рядом с переносицей, и крепкая фигура – к плосковатому заду (еще бабушкиному) приделаны чуть кривоватые, уверенно стоящие на земле ноги. И только рот, поджатый крепко, – безгубый, ничейный. Непонятно в кого. «В почтальона», – веселились иные, а она, сестра старшая, смотрела особенно строго.
Средний сын ее вышел в отца, – увальнем, и мог бы, наверное, тоже косить с видом растерянным, но изъян этот врачи научились исправлять, а родители не упустили.
Главным же был старший сын, первый из троих детей. Блондин в мать, скроен он по-отцовски щедро, но не мешком, а с изяществом – у него талия, раздольно переходящая в плечи, глаза материной синевы и большие, как у отца. К тому же он всегда умел и любил учиться, со взрослыми был вежлив без подобострастия, занимался спортом, так что учителя не чаяли в нем души, парни в классе уважали, а девочки поглядывали.
Аптекарша говорила о нем также, как и о ценном фарфоровом сервизе, который с великими предосторожностями привезла из Японии еще ее мама, который аптекарша получила на собственную свадьбу, который подавала только по очень большим событиям (и видны были девичьи личики на донышках тонкокожих чашек, если посмотреть на свет). Сыном она гордилась уверенно, властно: он, конечно, редкость, да, но разве может быть по-другому? Нет, не может, ибо это мой сын.
Муж-аптекарь,