Чудо в Андах. 72 дня в горах и мой долгий путь домой. Нандо Паррадо
ей, бывало, Панчито. – Мне же всего восемнадцать, сеньора Паррадо! Я пока только начинаю.
Я видел много силы и глубины чувств в душе Панчито, в его дружеской преданности мне, в том, как яростно он оберегал Суси, в спокойном почтении, с которым он относился к моим родителям, даже в любви, с которой он относился к слугам в доме своего отца, любившим его, как сына. Но яснее всего я видел в нём человека, который ничего на свете не желал так страстно, как радостей счастливой семьи. Мне было открыто его сердце. Я мог предвидеть его будущее. Он встретит женщину, которая приручит его. Станет отличным мужем и любящим отцом. Я тоже женюсь. Наши семьи будут как одна; наши дети будут расти вместе. Конечно, мы никогда не говорили об этом – мы тогда были подростками, – но думаю, он знал, что я хорошо понимаю его, и полагаю, что мысль об этом способствовала укреплению уз нашей дружбы.
И всё же мы были молоды, и будущее казалось нам далёким и неясным. Честолюбие и ответственность могли подождать. Как и Панчито, я жил настоящим. Позже ещё будет время для серьёзных разговоров. Я был молод, игра ждала нас, и, несомненно, именно игра была всегда точкой фокуса всей моей жизни. Не то чтобы я был ленив или эгоцентричен. Я считал себя хорошим сыном, старательным и трудолюбивым студентом, надёжным другом, честным и порядочным человеком. Я просто не спешил взрослеть. Жизнь я воспринимал как нечто, происходящее именно сегодня. У меня не было никаких твёрдых принципов, никаких определяющих целей или побуждений. В те дни, если бы вы спросили, какова цель моей жизни, я бы расхохотался и ответил: «Веселиться». Тогда мне и в голову не приходило, что я могу позволить себе роскошь столь беззаботного существования лишь благодаря тому, что мой отец, во многом отказывая себе, с ранних лет относился к своей жизни серьёзно. Он тщательно планировал свои цели и, годами полагаясь только на себя и строгую самодисциплину, сумел предоставить мне безопасную жизнь, полную привилегий и досуга, которые я так бездумно принимал как должное.
Мой отец, Селер Паррадо, родился в Эстасьон Гонсалес, на пыльной окраине плодородных сельскохозяйственных районов Уругвая, откуда обширные скотоводческие ранчо, или эстансии, поставляли ценную высококачественную говядину, которой славится Уругвай. Его отец был бедным бродячим торговцем, он переезжал в крытой повозке от одной эстансии до другой и привозил на продажу владельцам ранчо или непосредственно неотёсанным гаучос[6], присматривавшим за стадами, сёдла, уздечки, сапоги и прочие товары для фермерского быта. У него была тяжёлая жизнь, полная трудностей и неопределенности, и практически лишённая каких-либо удобств. (Всякий раз, когда я принимался жаловаться на что-либо, отец напоминал мне, что в пору, когда сам он был мальчиком, ванной и туалетом ему служила жестяная будка метрах в пятнадцати от дома и что рулон туалетной бумаги он впервые в увидел лишь в возрасте одиннадцати лет, когда его семья перебралась в Монтевидео.)
Жизнь в деревенской местности оставляла
Гаучо (мн. ч. гаучос) – социальная, в том числе иногда субэтническая группа в Аргентине, Уругвае и штате Риу-Гранди-ду-Сул в Бразилии, близкая по духу американским ковбоям.