Беглец. Александр Косенков
и вскочил на ноги. – Пусть все видят! Не откупаюсь, а отрекаюсь! Прах отрясаю! Правильно ты сказал – Господь все видит. Я сюда самое лучшее привез, надеялся – простят, пожалеют, потому что видел то, чего другие не видят. Не простили! Правильно! Себя жалел. Гордыня поперек стояла. Мне тут один сочувствующий монашек шепнул, как дьявола изгонять.
Вениамин поднял правую руку и прохрипел:
– Заклинаю тебя, дьяволе, Господнем словом и делом!
Пламя костра взметнулось кверху, осыпав нас искрами. Вениамин кинулся к тележке, стал лихорадочно развязывать веревки, срывать брезент. Не переставая, бормотал:
– Словом и делом… Словом и делом…
Гриша, уловив мое согласие, торопливо распаковывал камеру. Освещения последних красок догорающего заката для съемки явно не хватало – я подбросил в костер охапку сухих сучьев. А Вениамин уже тащил к огню первые картины. Я почти не успевал разглядеть их жадно пожираемое пламенем содержание. Только много позже, во время монтажа, мы останавливали стремительно сменяющие друг друга кадры летящих в огонь картин, и тогда, иногда с трудом, а иногда отчетливо и ярко, видели обрывки фантастического, ирреального мира, созданного больным воображением Вениамина…
И вдруг все замерло. Вениамин стоял, прижав к груди последний холст. Неистовое его возбуждение внезапно погасло. Во всей фигуре, позе, глазах чувствовались усталость и опустошение.
– Все, – сказал он. – Проклинаю и отрекаюсь! Только не от неё. Если от неё, то лучше совсем не жить.
– Покажи, – попросил Гриша.
Вениамин медленно, словно нехотя, повернул к нам раму с портретом. Я наконец увидел лицо той, от которой он не хотел отречься, даже теряя навеки надежду на спасение.
– Слушай, – тихо сказал Гриша, опуская камеру и поворачиваясь ко мне. – Ведь это Ленка. Она, да?
Я молча кивнул.
В единственном номере поселковой гостиницы стояло десятка полтора кроватей. Но сейчас в нем никого, кроме нас, не было. Гриша, отвернувшись к стене, спал. Я сидел у колченогой тумбочки, набрасывая текст очередного репортажа. Дубовой пытался связаться по сотовому с Ольгой. Наконец это ему удалось.
– Ольга Юрьевна, – Дубовой. Нет, мы еще при монастыре. Кое-что прояснилось. Доберемся до Томска, оттуда вылетаем на Алтай. Уверен. Не стопроцентно, но уверен. У нас просьба – сведения и возможный видеоматериал о Елене Елагиной… Борис? – Он покосился на меня. – По-моему, ему стало интересно.
– Передайте, пусть не удивляется присланному материалу. Он в десятку, – сказал я.
– Передает, чтобы вы не удивлялись присланному материалу.
Дубовой переключил сотовый на громкую связь.
– Почему я должна удивляться? – спросила Ольга, и Дубовой протянул мне трубку.
– Не берусь утверждать, но я, кажется, понял, почему Андрей уехал отсюда.
– Зачем вам нужны материалы о Елагиной? – спросила Ольга. – Насколько я знаю, она не то сошла с ума, не то запила по-черному. Что ты хочешь из этого раскрутить?
– Еще не знаю. Сегодня вечером встречаюсь с человеком,