Балканский венец. Том 2. Вук Задунайский
я-то откуда знаю?
– У тебя бабка старая, жива еще, спроси. Может, она знает, правда ли то или песнопевцы набрехали. А то что-то мне…
Наутро по всему селу только и разговоров было, что про ночные делишки. Новости разлетались из уст в уста, как горячие буреки, по пути обрастая столь ужасающими и бесстыдными подробностями, что кровь стыла в жилах и приливала к лицу. Так, говорили, что Любица притащила к себе в кучу самого черта, принявшего облик огромного змея с большим количеством хоботов. А когда мужики вбежали к ней, он как раз уестествлял ее всеми своими концами. Она же лежала под ним, опутанная хоботами, подмахивая и крича от счастья. Когда же нечистому приказали «изыди!», он превратился в огонь и пожег всех с кучей в придачу. Правда, это как-то не очень сочеталось с тем, что сама куча стояла целехонька, даром что искры так и сыпались на крышу. Слобо был готов поклясться, что видел это все своими глазами. Но при свете дня на дранке не было ни одной подпалины – староста не поленился, залез на любицыну крышу, но ничего там так и не нашел.
А после пришел кум от бабки своей. Та и впрямь не отпиралась, что песня старинная и что пели ее не просто так. Вроде когда-то в стародавние времена на Цер-планине уже творилась всякая чертовщина, и что там до сих пор сохранились развалины кулы, откуда являлся нечистый дух и начинал посещать женщин в селах у подножия. На вопрос же, что со всем этим делали в стародавние времена, бабка не ответила ничего толком. Сказала лишь, что для отваживания нечисти нет средства лучше, чем обложить кучу веточками рябины, повесить всюду подковы и нарисовать на стенах кресты.
Слобо не очень-то верил во все эти штуки, но на всякий случай сделал так, как сказала кумова бабка. Они пошли с сыновьями в лес, надрали там веток рябины и обложили ими всю кучу. Потом взяли у кузнеца несколько старых подков и развесили их повсюду. Ну и намалевали углем кресты на стенах кучи. Оно может и не Бог весть что, но хуже от того никому точно не станет. Соседи, узрев это, тоже побежали за рябиной, подковами и углем. Ну что ж ты будешь делать!
Любица засела у себя в куче не хуже, чем турки в Шабце, носа со двора не показывала. Оно и понятно. Народ на нее зуб имел, иные порывались спалить ее кучу вместе с ней самой, но страх пока удерживал людей – а ну как полюбовничек ёйный сам их попалит в отместку? Сам же полюбовничек тоже не особо разгуливал по селу: выковал своим бесовским колдовством очередной клинок – Петар с утра забрал его в кузне – и завалился, как обычно, в шупе отсыпаться. Конечно, после такой-то ночки! И никто не осмелился потревожить его сон.
На другой день пораньше Слобо запряг волов в телегу, усадил в нее Йованку с дочками да взял в руки вожжи. Сыновья шли за телегой пешком, до монастыря было не так уж и далеко.
Монастырь Чокешина – святое место. Игумен говаривал, что тут была задужбина[77] самого князя Милоша Обилича, того самого, что убил турецкого султана на Косовом поле, распоров ему ножом брюхо до самого подбородка. За князя Милоша староста был готов порвать горло кому угодно. Мало того, что это был герой,
Церковь или монастырь, построенные во спасение души («за душу»).