Когда овцы станут волками. Алексей Немоляев
уголка влажного глаза маленьким пальчиком с лазуритовым маникюром, спустя одно-единственное движение груди, несмелый вдох… лицо как бы ожесточается. – В любом случае. Мне не о чем с вами разговаривать. Да, это ее украшение. И что с того? Вы не нашли ее. У вас было два года. И что толку? Какое вам дело до этой безделушки?
Хрупкая девочка пытается встать, но Денисов хватает ее за левое предплечье.
– Такое, – говорит грузин, хищно скалясь, – что мы расследуем убийство. И если ты, черт тебя дери, не будешь нам отвечать… отвечать на наши вопросы… то мы будем разговаривать с тобой по-другому и совсем в другом месте. Уверен, тебе это не понравится. А что мы найдем на твоем пульсаре? Упаси бог, если что-то незаконное.
Денисов входит во вкус… ему становится не так важно: кто перед ним, действительно ли нужен этот допрос, нельзя ли обойтись без него… конечно же, нужно было обойтись без него… Зачем это? Работать, как сыщики из начала века, у которых на первом месте некое фантомное и необъяснимое «чутье». Но Денисову это нравится. Он почуял след, и теперь бежит, как гончая, не замечая ничего на своем пути.
Официантка кусает губы. Поблекшие озера глаз хранят безмолвие, но это безмолвие тревожно, заторможенно. Нет, думает Фролов, она не причастна к убийству, но…
– Вы с ней, – говорит он, – были близки, ведь так?
Маленькие плечики слегка колышутся вверх-вниз.
– Ну и что? Какое это имеет отношение к…
– Что-то здесь не так, – говорит Денисов, прошивая девушку острозаточенным взглядом и криво ухмыляясь. – Думаю, тут только один выход: арест. Изучим ее пульсар, а потом…
Загнанный зверек сжимается, испуганно дышит, громко, натужено… дикая природа слишком жестока, Денисов, опасный хищник, ведет охоту. Ему важна лишь гонка, кровожадный дух жаждет веселой игры.
– Ну же, – говорит он. – Выкладывай. Что ты знаешь о Лизе?
Костлявые ладони прячут лицо. Тыльные стороны обвиты темными выпирающими линиями. Потускневшая позолота окольцовывает пальцы.
Дряхлое кафе мелко дрожит. Тремоло хрупких стекол передается на столы, стулья, стены. Скоростной монорельс шуршит на границе восприятия. Темная густая стрела проносится вдали, невидимая, озаренная светом очнувшегося города.
– Лиза была сильной, но, почему? – говорят распластанные ладони. – Я… я расскажу, все расскажу, но… Как… как это произошло? Как она умерла? – на секунду зажмуривается и мотает головой; конский хвост приходит в неистовое движение. – Нет. Не хочу… не хочу знать! – ладони замертво падают на фальшивое дерево, побелевшее лицо обмякает, плечи безвольны, податливы. – Она страдала? Скажите! мне! она страдала?
– Не хочу обманывать, – говорит Фролов. – Я… я не знаю.
Девушка хмурится. Не верит. Но, все же, после нескольких тактов тишины:
– Мы с ней… мы с Лизой, очень близки. Были. Через поток. Но толстяк, он ненавидит таких. Связь через систему, особенно, с девушкой… Понимаете, мне нужна эта работа.