Вас пригласили. Шаши Мартынова
аэнао, коротко кивнув остальным.
Отлетало волшебство Рассветной Песни, невесомо, прозрачно. Я понятия не имела об укладе жизни в этом месте, не представляла себе течения дня в замке. Я все еще не знала правил, и даже следующий удар сердца делался загадкой.
Анбе, услышав мысленную возню у меня в голове, поманил меня, и я с радостью приблизилась.
– Вижу, вы бурлите вопросами, меда Ирма, – начал было мой дорогой спаситель, но тут в разговор ввинтилась хрипотца Шальмо:
– Особенно вопрос-сом о з-завтраке, не так ли, меда Новенькая?
– Нет, фион Шальмо, снедь наша денная не есть единственное, вокруг чего вращается мой скудный фернский ум. – Не нравятся мне люди, рядом с которыми я не нравлюсь сама себе. Дерзить и язвить, в конечном счете, довольно противно. Как вести себя с этим неуемным вамейном? Особенно неприятно, что он прав: как раз о том, когда в замке принято завтракать, я и собиралась спросить Анбе.
– Нехорошо обманывать старших. Вас разве этому не научили благовоспитанные кузины? – Зрачки Шальмо, казалось, сделались вертикальными, как у змеи.
– Откуда вам знать, что я лгу?
Оставшиеся в аэнао ученики, не вмешиваясь, с любопытством прислушивались к нашему обмену любезностями. Гремучая смесь гнева, смущения и неловкости затапливала меня горячей багровой волной, но к ней примешивалось и еще кое-что, самое отвратительное – страх показаться глупой и страх не понравиться окончательно.
– Откуда мне знать? Не вас ли вчера мы весь вечер слушали? Не ваш ли бессловесный лепет смаковали? – Шальмо сплевывал слова по одному. Еще пара таких фраз, и начнут получаться словесные пощечины. – Меда Ирма, разрешите напомнить вам, что здесь слышны многие гораздо более затейливые соображения. Особенно если готовы сорваться с уст. А ваша очаровательная, но, увы, далекая от великомудрия голова читается, как раскрытая книга, уж простите за прямоту. И вторая по счету за последние двенадцать аэна настоятельная просьба: здесь я для вас медар, а не фион. Нетрудно усвоить, верно?
Вперившись в полной немоте в лицо перед собой, я не слышала ничего, кроме клекота крови в ушах. Негодовала ли я? О нет. Я была в бешенстве! Но Шальмо замахнулся еще раз – добить:
– О, вы решили окончательно отказаться от устной речи, как я погляжу? Похвальный шаг, но для вас, боюсь, преждевременный. – Шальмо, похоже, счел, что с меня пока хватит, развернулся и покинул аэнао.
Не помню, как осела на пол. Меня отчитывали и воспитывали при новых полузнакомых людях. В храме. Не дали возможности ответить. Меня унизили. Меня выставили на посмешище. Злое бессилие. Бессильная злость.
Я зарыдала, размазывая по щекам едкие колючие слезы, меня потряхивало от озноба и икоты, а вокруг стояла полнейшая тишина. Никто из оставшихся не двигался и не заговаривал со мной, и я лишь слышала собственные судорожные всхлипы.
Вдруг я ощутила на своем плече прохладную легкую ладонь. Захотелось оттолкнуть эту руку, просто пойти ко дну, как