Растяпа. Не прошедшие горнило. Анатолий Агарков
и я никак не мог справиться с растущей приязнью к этой женщине.
С работы вернулся – дома киль-дым. Настенька плачет на руках у мамы. Время – первый час ночи.
– Где тебя черти носят? – сварливый, режущий слух визг тещи. Снова она – недоперепила!
Мысли мои заметались от ненависти, а сам я облился холодным потом ярости.
– От него же духами прет! – злобно взвизгнул противный голос.
Я страдальчески поморщился – не объяснять же этой карге, что после работы на станках, принял душ, и пахнет от меня шампунем.
Тома:
– Переодевайся, руки мой и бери Настеньку – я уже из сил выбилась, а она успокоиться не может.
– Может, зубки режутся?
– Рано еще.
– Ты представляешь, иду на автобус, а на остановке Настенька сидит…, – Томе рассказываю, а сам гримасничаю, чтобы привлечь внимание дочери. Только она приумолкла, дыхание перевести, я спросил. – Ты чего там, доченька, делала в двенадцатом часу ночи в чужом городе?
Она задумалась.
– Будем спать или носы почешем?
Была у нас такая игра-церемония с ней. Она не потянулась – значит, спать. Я стал нашагивать из комнаты в кухню коридором и обратно, покачивая дочь и напевая:
Тебе я приносил в морозный день цветы
Пожар моей любви мог растопить снега и льды.
Но в сердце у тебя был ледяной комок,
Который разогреть я все-таки не смог…
Заметив, что она смежила глазки, положил дочь на нашу семейную кровать и через минуту спал рядом.
Монастырников снова меня спросил, будто забыл, какое у меня образование.
– ЧПИ, ДПА, – ответил я.
– Я к тому, что не дело стоять за станком человеку с высшим техническим образованием, – сказал он.
– У меня есть разрешение администрации, – буркнул я, почуяв наезд.
– А я о моральной стороне дела.
– Честь мундира?
– Вроде того. Вы могли заняться рационализаторством – раз инженер. За это платят. И почет опять же.
Я помолчал, не зная как сформулировать свой ответ.
– Есть заказ на усовершенствование? – наконец спросил.
– Совершенству нет пределов – надо только приглядеться.
– Хорошо, пригляжусь, – буркнул я, чтобы только отстал.
– Я член заводского парткома, – сказал Монастырников. – Вами интересуются. Спрашивают о вашем мировоззрении. Я сказал, что антисоветчины от вас не слыхал.
– Спасибо, – я сплюнул небрежно в урну у стола, выражая свое отношение ко всякого рода комов. А впрочем, пусть понимают кто, как захочет.
Отлично, – подумал. – Я приложил столько усилий, чтобы добиться права работать сверхурочно на станках, а партком ищет моральную подоплеку моего поступка. Господи, как же я ненавижу нашу родную руководящую и направляющую, собравшую в своих комах настоящих подонков, душевную рвань и моральное отребье, от одного вида которых хочется блевать! В памяти дни, когда мне приходилось пресмыкаться перед ними, угождать, льстить, сидеть с ними рядом, пить из одного