Тополь. Оррин
одним из семи способов тайнописи, и если в дневник заглядывал человек неосведомленный, его взору представало лишь бессмысленное нагромождение букв. Для меня не составило особого труда определить, с каким из способов я имел дело в данном случае, но, к моему разочарованию, им оказался наименее мне известный, поэтому, не обладая достаточным навыком, я медленно вычленял слова из знаковой сумятицы. В довершение, едва лишь я разобрал несколько словечек, выяснилось, что предшественник писал не на кимрийском, а на одном из южных наречий, которое мне, хотя и доводилось изучать, но почти не доводилось использовать. Однако имя чтеца, выведенное тайной вязью чуть поодаль в углу страницы, сказало мне о многом. Моего предшественника звали Глин, и я почти не сомневался, что это тот самый Глин, называемый между чтецами Южанином.
Мне нередко случалось встречать его на просторах читален Братства и в его книжных копях. Это был приземистый, широкий в плечах чернобородый толстяк, несмотря на свой грозный вид, имевший мягкий нрав и даже весьма нежный голос. Южанин, действительно, прибыл в Кимр с жарких берегов из-за моря, стремясь приобщиться к устоям нашего учения и кладезю наших свитков. Как это обычно водится с такими людьми, он имел мечтательный уклон мыслей, и почти в каждом разговоре заводил речь о том, как будет приводить людей к Кариду. У него выходило примерно так: тщательно помытые и причесанные ремесленники с женами (исключительно юными, стройными и прелестными) дружным строем бегут в читальню и с раскрытыми ртами свечи эдак две благоговейно вкушают его чтения. Когда же ему осторожно напоминали, что некоторые ремесленники, находясь в читальнях, не сморкаются благопристойно в рукав, а делают это, зажав одну ноздрю, в окружающее пространство, он соглашался, что, да, трудности есть, но, как только он раскроет рот и возвестит свои недавно сложенные песни о небесных дарах, то зачарованный сморкальщик тут же раздобудет на то кусок ткани.
– Что же с тобой стряслось здесь, Южанин? – спросил я книжицу, словно ее писатель слышал меня сквозь листки. И некий ответ воспоследовал – наперекор смыкающимся векам и меркнущему сознанию я разобрал-таки первую строчку: «Утро в высшей мере прелестное. Еще недавно холода, а теперь летняя пора будто воротилась».
«Начало знакомое», – подумал я и провалился в сон.
VI
А утро и вправду выходит что надо. Из города мы слиняли с утреца, и теперь весело шагаем по Мельничной дороге. Верней, шагает-то один Лягушонок, а мы с Воронком прячемся за деревьями и бесшумно, но быстро (ну Воронок, на такие дела вообще мастак) крадемся вдоль обочины. Нам страсть как хочется попугать Лягушонка, и мы то и дело выскакиваем на него с обеих сторон. Однако он быстро привыкает к нашим выходкам. Изюминка пропадает, и мы присоединяемся к другу. Лягушонок, конечно, дуется, он не понимает, что мы не просто забавляемся, а закаляем его дух. На лице у меня ухмылка: он все еще думает, будто мы двигаем к мельнице. Воображая грядущее событие, я вдруг начинаю досадовать на погоду. По мне сегодняшней затее больше бы пошло