Нюрнберг. Николай Лебедев
Боюсь, все не поместится.
– На вашем месте я бы не тревожился об этом, – ответил Хельмут.
Он бросил короткий взгляд направо, и из-за потрепанной афишной тумбы появился человек. Он стремительным шагом направился к машине и взобрался на переднее сиденье.
Одновременно из толпы возник еще один человек и нырнул в салон, усевшись за водителем.
Хельмут захлопнул багажник. Мотор мерно заурчал.
– Улыбайтесь, – мягко, но с угрожающей нотой произнес Хельмут. – Или ваша дочь умрет.
Эльзи растерянно оглянулась на Вернера сквозь заднее окно.
Машина резко рванула с места и через мгновение исчезла за поворотом.
Все произошло так быстро, что Вернер не успел и глазом моргнуть. Он побежал было за машиной, но той и след простыл.
С минуту адвокат стоял посередине бурлящей толпы, растерянно озираясь по сторонам. Люди спешили по своим делам, встречались и прощались; гудели паровозы, громыхали где-то неподалеку вагоны. Это была привычная вокзальная жизнь, и никому в голову не могло прийти, что здесь только что были похищены два беззащитных существа.
Вернер чуть не расплакался от досады и испуга. Взрослый человек, он почувствовал себя, как в детстве, когда однажды заблудился в чужом городе, потеряв в толпе родителей. Он до сих пор помнил ощущение растерянности посреди гудящего и такого агрессивного мира. Сейчас ситуация была куда хуже. У него украли дочь.
Хельмут невозмутимо наблюдал за происходящим.
Вернер развернулся и подошел к нему. Он хотел что-то сказать, но вместо этого лишь неуверенно пошевелил сухими губами.
Хельмут ласково улыбнулся.
– Герр Кнюде, если вы будете вести себя благоразумно, никто не причинит вреда ни вашей дочери, ни вам.
– Что вам нужно? – наконец сумел выдавить из себя адвокат.
Хельмут усмехнулся:
– Давайте поговорим о деле.
6. Нюрнберг
Волгин разглядывал разрозненные листки, разложенные на коленях.
Еще в Берлине он много раз перечел все письма брата. Они были адресованы матери, но Колька часто писал и о нем, о Волгине.
«Дорогая мама, я часто вспоминаю здесь, как ты пыталась помирить нас с Игорьком. Мне всегда казалось, что вы любите его больше, чем меня. Наверное, потому, что он старший. Сейчас понимаю, что был не прав. Просто с Игорем всегда все было понятно, а со мной – нет. Интересно, где он сейчас, что с ним?
А у нас метет метель. Странно: уже весна, а метель. И земля становится белой. Небо белое, земля белая. Похоже на белый лист бумаги, на котором хочется рисовать что-то хорошее…»
На полях писем или просто на обрывках бумаг Колька малевал все, что только в голову приходило.
Волгин расправил измятую бумагу, на которой были изображены человеческий глаз, а рядом ступня. Колька, как всегда, был в своем репертуаре. Даже на войне он запечатлевал не то, что видел вокруг, а свои фантазии.
— Красиво, – оценил Тарабуркин, скосив глаза. – Вы что, художник?
– Это не я, это брат, – хмуро ответил Волгин. Он