У черта на куличках. Елена Романова
вразумительнее, чем:
– Я только хотел узнать.
– Что?
– Ничего.
– Буду ли я выглядеть как поп, причастивший лоб раскаленной просвиркой?
– Что?
– Ничего.
Колдун поднялся с кровати, откинув одеяло, и подошел к тазу с водой, стоявшему на столе возле окна. Он склонил голову, вглядываясь в свое подгоревшее отражение, протер переносицу мокрыми пальцами и сказал:
– Я не спал вечность.
– Прости меня, я не подумал.
– Ты никогда не думаешь, – Рае умылся, снимая с лица обрывки короткого сна.
– Зато ты думаешь слишком много, – выпалил змей, усталость колдуна отзывалась в нем и тоской, и яростью. – Даже во сне тревога так сжимает твое лицо, что они никуда не уходят.
– Кто? – недоумение влажной пленкой переливалось на коже Рае, стекая на рубашку прозрачными каплями, темневшими на светлом полотне.
– Морщины.
– Ты издеваешься, что ли? – колдун очертил подбородок ладонью, стирая лишнюю воду.
– Ты стареешь, неужели ты не видишь? Ты же стареешь.
– Может, мне намазать лицо маслом, как женщине?
– Это совсем не смешно! Ты теперь можешь умереть.
– Что за бред? – Рае откинул полотенце, которым вытер лицо, на плечо.
– Я принес тебе бабочку, мы нашли ее с Эркой в Заводи. Она не шевелилась, я не смог ее разбудить.
– Иногда я тебя совершенно не понимаю.
– Я просто хотел показать тебе… – смутился змей.
– Тебе нужно лучше себя контролировать.
– Ты не шевелился под этим проклятым одеялом.
– Боишься, что я умру?
Шего не ответил.
– У меня есть еще время. И тебе не придется отправляться за мной, когда это время закончится. Забудь об этом.
– Не придется? И как ты сможешь их остановить?
– Я жив, ты тоже, к чему эти вопросы?
– Ни к чему. У тебя лицо обожжено, принесу мазь.
– Не стоит, и так затянется.
Но змей уже вышел за дверь.
К утру дождь успокоился, серая пыль наползла в дом вместо света, в ее мутном мареве все внутри казалось уродливым и унылым. Крола встал первым, тем более что никакого отдыха ему так и не перепало. Спать на сундуке – лишь маяться, прожариваясь на томительном вертеле бессонницы и изредка попадая в хлипкие топи забвения.
На рассвете провидец осторожно сполз с лежака и попытался распрямиться: он кряхтел, силясь вернуть остов телу, и тихонько присвистывал, затягивая воздух сквозь зубы, – этот болезненный звук мешался в нем с проклятиями в адрес чертовой развалюхи, что в равной степени относилось и к сундуку, и к дому, и к самому Кроле. В конце концов провидец проиграл в борьбе с собственным телом за прямую спину и присел отдышаться на краешек стула.
Шего все еще спал. Его располосованная сажей пятка светлела в печи, как бельмо на глазу. Ночью провидец даже испугался,