В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Том 3, часть 4. Татьяна Вячеславовна Иванько
с улыбочкой, от которой его очень светлые глаза заискрились. – Но даже если бы она побежала во все стороны разом, я и тогда смогу перехватить её.
Я присел на подоконник, глядя на него, ростом я намного выше, так что, в таком положении мы стали наравне. Сложив руки на груди, я сказал, качая головой:
– Не сможете. Вы не можете. Сколько времени вы уже пытаетесь сделать это? Но ваши сети – обман, ваши объятия – ложь. Вы не даёте ничего, вы только берёте у неё. Вам надо научиться давать.
У него дрогнули губы, мне казалось, он наморщил нос, как пёс, готовый броситься.
– Посмотрим? – вот так и сказал, гад, с вопросом. С вопросом! Он будет смотреть! Воображает, что будущее за ним. Ну, нет…
– Конечно, – кивнул я и поднялся с подоконника, чтобы вернуться в палату, обходя его. – Конечно, Валерий Палыч, время всё расставит по местам. А пока я пойду к Тане.
– Что, вас выгнали?
Я обернулся на него и улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок:
– Не-ет, меня ждут, – я сказал это так, чтобы он понял: меня ждут в отличие от него.
Таня обернулась, когда я вошёл, подняла руки к волосам, собираясь убрать их под резинку, но я подошёл, обнял её, зарылся лицом в их нежный шёлк.
– Танюша… милая…
Она обняла меня, тихо смеясь:
– А ты будто неделю отсутствовал.
– Да больше… Каждая минута без тебя как год.
Она засмеялась уже смелее:
– Ну, тогда ты редкостный долгожитель.
– Всё смеёшься над своим старым мужем, – я поцеловал её.
Я скажу. Я скажу всё, но не сейчас, она так мала в моих руках, она смеётся и шутит, она счастлива тем, что позади испытания, боль, опасность, что жизнь не закончилась, что её сердце, которое остановили и вскрыли, чтобы отремонтировать, снова завелось. И сейчас я скажу ей, что сразу после этого из её тела украли то, что ей намного важнее и дороже всего остального? Дороже меня точно… Я скажу. Я всё скажу, но пусть окрепнет хоть немного. Пусть хотя бы успокоится, разбить её радость моей тяжкой правдой сейчас я не хочу. Не могу…
Она попросила меня сдвинуть кровати вместе, и мы засунули, не раздеваясь, и обнимая друг друга, как когда-то, когда мы так спали, не познавая друг друга, как муж и жена, тихо обнимаясь во сне.
Утром над нами добродушно посмеялась Анна Ивановна, что приносила Тане завтрак. Потом её повели на анализы, на какие-то обследования, я удивлялся лёгкости, с которой она снова двигается, будто ничего и не было, будто и не было такой операции, будто бы неделю назад я не привёз её сюда, всю в крови, вытекавшей из её рта… Это казалось неправдоподобным.
С перевязки она пришла очень весёлой.
– Мне сняли швы, Марик! И шрам не такой уж и страшный. Они мне косметический шов наложили, он то-онкий. Правда, все равно пока страшный. Там зелёнка и… вообще. Пока не покажу.
– Что и сисечки не покажешь? – я, шутя, попытался забраться к ней под свитерок, целуя в шею и волосы.
Но тут Анна Ивановна привезла обед.
– Ох ты, безобразник, а, Марк Борисыч, – она оказала головой, добродушно