Фиалка Пратера. Кристофер Ишервуд
ночью. Жена всю плешь проела, говорит, уволь кого-нибудь. Я ей: «Либо у нас работают все трое, либо садись за руль сама». Уж она-то не сядет. Женщины чертовски дурные водители, но моя хотя бы это признает.
Подали кофе, и Четсворт достал внушительный чехол удивительной работы: отделанный красным сафьяном, размером с карманную Библию. Внутри лежали сигары. Каждая, сообщил Четсворт, стоит пять фунтов и шесть пенсов. Я отказался, зато Бергманн угостился, прикурив с невероятно мрачной и хмурой физиономией.
– Стоит к ним пристраститься, и больше ничего другого курить не станете, – заверил нас Четсворт, а потом снисходительно добавил: – Завтра пришлю вам коробочку.
До этого образ Четсворта казался мне неполным, зато сейчас, попыхивая сигарой, он словно вырос. В бледных глазах зажегся пророческий огонек.
– Уже много лет у меня одна великая цель. Вы будете смеяться, как и все. Говорят, я чокнутый… Мне все равно. – Он сделал паузу, а после торжественно произнес: – «Тоска», с Гарбо[17].
Бергманн бросил на меня быстрый загадочный взгляд, затем выдохнул с такой силой, что голову Четсворта окутало облаком смешанного дыма. Видимо, такой реакции Четсворт и добивался, потому как вид у него был очень довольный.
– Без музыки, конечно же. Я бы сделал все совершенно просто. – Он снова замолчал, видимо, ожидая наших возражений, но мы молчали. – Это одна из величайших историй, просто люди ее не понимают. Боже, она величественна.
Еще одна многозначительная пауза.
– Знаете, кого я хочу в сценаристы?
Судя по тону, Четсворт готовился нас оглушить.
Тишина.
– Сомерсета Моэма.
Полнейшая тишина, нарушаемая пыхтением Бергманна.
Четсворт откинулся на спинку и, будто вынося ультиматум, произнес:
– Не заполучу Моэма, брошу затею к черту.
Я хотел было спросить: «Уже обращались к нему?» – но вопрос показался мне неуместным. Под серьезным взглядом Четсворта я выдавил слабую нервную улыбочку. Она ему, впрочем, понравилась: видимо, он истолковал ее как-то по-своему и неожиданно ответил мне своей довольной улыбкой.
– Уверен, я знаю мысли Ишервуда, – заявил Четсворт. – И он тоже прав, черт побери. Признаю. Я несносный интеллектуальный сноб.
Бергманн резко поднял на меня взгляд. Ну вот, подумал я, наконец-то он заговорит. Черные глаза сверкнули, губы изогнулись, формируя слово, а руки уже обрисовали жест, как вдруг Четсворт произнес:
– Привет, Сэнди.
Я обернулся и не поверил глазам: возле столика стоял Эшмид. Эшмид, который за десять лет остался практически прежним: все тот же красавчик шатен, не изменивший вкусу к повседневной моде, в изящной спортивной куртке, шелковом пуловере и фланелевых брюках.
– Сэнди – наш редактор, – принялся представлять его Бергманну Четсворт. – Упорный, как мул: и Шекспира перепишет, если ему не понравится.
Эшмид по-кошачьи улыбнулся.
– Привет, Ишервуд, – тихо и весело произнес он.
Мы встретились взглядами.
Так
Грета Гарбо – псевдоним американской актрисы шведского происхождения Греты Ловисы Густафсон (1905–1990), одной из немногих, кто успешно перешел из немого в звуковое кино.