Испанская дочь. Лорена Хьюс
имя, которое в этом доме долгие годы не принято было произносить вслух, Лоран сочувственно сжал мою руку.
Мария Пурификасьон де Лафон-и-Толедо.
Испанская дочь моего отца.
Законная его дочь.
Если бы не она, я была бы у отца старшей и любимой дочерью. Назовите меня мелочной, если хотите, – мне это все равно, – но случись вам самим долгие годы жить в тени призрака (призрака совершенного вдобавок), то вы бы знали, что это такое – никогда не быть достаточно хорошей, подбирать себе крошки отцовского внимания, ловить случайную улыбку, получать в награду лишь легкое потискивание щеки за то, что по три часа в день упражняешься на арфе и играешь, как сонм ангелов. Мой легкий нрав постоянно оставался им незамеченным, равно как и мои старания с математической точностью вести хозяйство после смерти мамы.
Я напряженно выпрямила спину, прослушивая долгое перечисление собственности, которую мой отец оставлял ей. Все это лишь подтверждало то, в чем я была уверена всегда, сколько себя помнила.
Не то чтобы отец был ко мне суровым. Напротив, он вечно баловал меня подарками. Но это было все, что я от него получала, – вещи. Проблема была в том, что я не в силах была заменить ему ее – перворожденную дочь. Дочь, рожденную в Европе от матери-испанки. Я никогда не увлекалась ни земледелием, ни этими проклятыми какао-бобами да шоколадом, как она – пусть даже где-то далеко. Нет, я родилась на «новом континенте». Я была дочерью метиски, его второй и не совсем законной жены – и, разумеется, не чистокровной дворянки. И неважно, что я носила платья по последнему крику моды и что я была блондинкой (я каждый день мыла волосы отваром ромашки, чтобы сохранить такой светлый оттенок волос). Неважно, что я вышла замуж за француза – просто чтобы угодить своему отцу, – или что я знала имена всех важных дам в нашем París Chiquito, «маленьком Париже», как еще называют Винсес. Не имело никакого значения, сколь мастерски я заправляла на кухне, каждую неделю радуя отца его любимыми блюдами по европейским рецептам: и бифштексом шатобриан, и флорентийским пирогом, и шницелем кордон-блю, и суфле, и, разумеется, рыбой по пятницам – как в самой что ни на есть примерной католической семье. Впрочем, не забывая и о рисе: в нашей стране день без риса – все равно что без полноценного обеда.
Но это все равно для него ничего не значило.
У отца на меня просто не находилось времени. Бывало, он разговаривал с Мартином, и мне казалось, будто я превращаюсь в невидимку. Я начинала кашлять, просто чтобы привлечь к себе внимание, но именно Мартин тогда принимался похлопывать меня по спине, даже не отрываясь от разговора.
Пока Аквилино своим монотонным гнусавым голосом зачитывал последнюю волю отца, я не могла оторвать взгляд от Мартина. Мы все собрались в столовой комнате вокруг отцовского поверенного и, упершись локтями в стол, плотно сжали губы. Мартин с такой силой стиснул сложенные в замок ладони, что побелели костяшки пальцев. На него завещание, похоже, произвело тот же эффект, что и на меня.
Отец никогда не скрывал тот факт, что Мартин был для