Полицейский. Эдуард Хруцкий
этажа ему ничего не стоило. Ему оставался всего один пролет, и тут Литвин услышал какой-то странный скрип и услышал песенку, которую пел кто-то тихо-тихо. Литвин поднялся и увидел человека, сидящего в коляске и натирающего тряпкой дверную ручку.
– Добрый день. – Литвин приподнял котелок.
– Мое почтение, – весело улыбнулся человек в коляске.
– Вы господин Гензелли? – Литвин специально назвал псевдоним, зная, что его собеседнику это будет приятно.
– Это я. Но лучше зовите меня Егор Степанович. С кем имею честь?
– Я из сыскной полиции. – Литвин показал значок.
– Вот это встреча. Впрочем, так и должно было быть.
– Почему?
– Сейчас узнаете. Прошу. – Трушкин распахнул дверь.
Стены коридора были завешаны фотографиями. Виды Петербурга плотно, рамка к рамке, висели на стенах. Особенно много было крыш, шпилей, маковок церквей, солнца, поднимающегося над городом. Некоторые виды Литвин узнавал, ему попадались открытки с этими фотографиями, что-то он встречал в журналах.
– Ушел из цирка, – хозяин проехал на колясочке в комнату, – и вот увлечение свое в профессию обратил.
Вслед за Егором Степановичем Литвин вошел в небольшую комнату, которая, видимо, была гостиной. Со стен на него смотрели глаза. Десятки лиц – мужских, детских, женских – улыбались или хмурились, или печалились на фотографиях. Литвина поразило своей красотой особенно одно женское лицо, но самое удивительное, что оно было ему откуда-то знакомо. Фотографу удивительно точно удалось передать ясные глаза, нимб пушистых волос. Литвин подошел ближе. Конечно, это же фотография актрисы Поливицкой. Еще реалистом Орест Литвин бегал на ее спектакли в Киеве. И он вспомнил киевский вечер, фонари у входа в театр, желтые пятна света на пушистых сугробах, высокая, ясноглазая женщина, садящаяся в легкие санки. Господи, всего несколько лет прошло, а кажется, как давно это было…
– Узнали? – ворвался в воспоминания голос хозяина. – Поливицкая.
– Она. Великая актриса. Покорительница юга России. У нее в Киеве ангажемент был, а мы там представляли в шапито. Вот она и согласилась позировать мне для портрета.
– А я ваши пейзажи и портреты встречал, – сказал Литвин, – в журналах, на открытках.
– Весьма польщен. Так вы, видимо, ко мне по поводу человека на крыше. Я как знал, пластинки эти проявил и напечатал. Минутку.
Егор Степанович выехал из комнаты, оставив Литвина наедине с фотографиями. Он снова подошел к портрету актрисы. И снова вспомнил Киев, дом на Лукьяновке, библиотеку Идзиковского на Крещатике, старый забытый парк «Кинь грусть», принадлежащий киевскому меценату Кульженко. Он был всегда закрыт. Но Литвин знал сторожа, и тот пускал его.
После последнего экзамена в реальном они пошли в кабачок на Владимирском спуске, нарушив тем самым строжайшую инструкцию Министерства просвещения. За посещение питейных заведений ученикам гимназий и реальных училищ полагался «волчий билет». На более доступном языке это означало исключение без права поступления в любое учебное заведение Российской империи. В кабачке их случайно увидел инспектор училища, человек