Исповедь исчезнувших. Нина Дьячковская
тому снегу, родным якутским просторам…
Шел 1991 год.
Майя долго пролежала без сна, борясь с навязчивой мыслью. Глядела в окутанный темнотой потолок, пытаясь найти единственный ответ и развеять мучительные сомнения: ехать – не ехать, ехать – не ехать… Сквозь сомкнувшиеся ресницы ей привиделись манящие жаркие зрачки Сабдуллы, и, она, счастливая, тихо провалилась в черную пропасть. Мягкое кружение по бесконечному лабиринту погрузило ее душу в туман страха и паники. От тревожного сна Майю разбудило теплое прикосновение маленьких ручек. «К чему бы такой сон? Айтал, сынок, что мне делать?.. Куда же я без вас… А если возьму с собой, что я вам смогу дать?! Кроме любви, у меня за душой ни-че-го! Знаю, что люди говорят и что скажут обо мне. Но вы, рожденные в любви, всегда в моем сердце», – горячие слезы скопились в уголках глаз и струйкой покатились к пухлым ладошкам безмятежно спящего мальчугана.
– Все! Пора! – смахнув слезы, женщина вскочила с кровати, потянулась сильным красивым телом к пробивающимся сквозь ситцевую занавеску лучам раннего солнца, ощущая прилив бодрости, уверенности и надежды. Сегодня ей предстоит тяжелый день.
Она бежала по утренней росе к старшей сестре. Саргылаана поймет… простит… отпустит… В сердце бились строки из ночи: «Эти глаза напротив ярче и все теплей… Воли моей супротив, эти глаза напротив…», а ноги сами несли ее по привычному пути к пригорку, родительскому дому. Выйдя на опушку леса, Майя в сомнении остановилась. Неуверенно оглянулась назад, как будто прося совета и поддержки у протоптанной ею дорожки: сколько раз по ней она уходила в новую жизнь и сколько раз возвращалась в свою деревню Таас Олом под косые взгляды суровых односельчан. Жгучие слезы, смешавшись с потом, соленой росинкой осели на ее засохших губах. А тропинка загадочно вилась в березовой роще, маня в неизведанные дали. На этот раз в неведомый Узбекистан.
Сквозь застившие глаза слезы Майя углядела родной дом, окутанный в бликах солнца, и, очарованная, застыла от волнения. Как бы ей хотелось остановить это мгновение, чтобы навсегда сохранить увиденное в памяти и сердце. В этот миг она еще не знала, что это чудесное видение, как мираж в пустыне, будет преследовать ее до конца жизни. Утренний летний ветерок, словно поддакивая и подталкивая к действиям, ретиво разметал ее волосы и разноцветье лепестков на поляне. Отряхнув подол платья, будто отмахнувшись от навязчивых мыслей, Майя решительно зашагала к дому.
– Эдьиий[1], мы уезжаем, – с порога выпалила она.
Задорно крутившаяся в воздушной молочной пене деревянная мутовка в руках молодой женщины, склоненной над большим кытыйа[2] с кюерчэхом[3], неподвижно застыла в воздухе. Обернувшись, Саргылаана вопросительно глянула на сестру:
– Куда?..
– Сабдулла зовет с собой… в Ташкент… он уезжает… навсегда, – с каждым выдохом решительность и уверенность Майи покидали ее, наполняя растерянностью и испугом.
– А как же дети, Майя?! У тебя их четверо, мал мала меньше. Какой Ташкент?! Одумайся! Сабдулла сегодня есть, завтра – нет. Сколько их было да уплыло?.. Вон, старшие твои, как сиротинки, мыкаются по родне. Папа их совсем забросил. Конечно, у него теперь своя семья, другие дети. А где твой нуучча[4] Никола, отец малышей, тоже исчез в неизвестном направлении – ищи теперь ветра-пройдоху в поле! – Саргылаана, сдерживая срывающийся крик отчаяния, как ужаленная пчелой, заметалась по кухне и резко остановилась перед старинным резным шкафом. – Были бы живы родители, ты бы послушалась их, Маайыс?
– Нет мне здесь жизни, сама знаешь… Осуждают. Обсуждают. Хочу счастья! – обессиленно рухнув на стул, Майя затряслась в безмолвном плаче.
«Оо дьэ[5], бедная моя! А как я хочу тебе счастья! Зря я лишнего наговорила. Был бы жив твой Нюргун, как сложилась бы ваша жизнь? Как он любил тебя! Каким славным отцом был бы… Счастье будто с рождения тебя стороной обходит. Мама подарила тебя нам, а сама ушла из жизни. Видать, судьба твоя такая… Я, как могла, старалась заменить тебе мать. Наряжала бусинками шиповника. Откуда ж мне было знать, что жизнь твоя будет усеяна не цветами его, а шипами», – боль и жалость кольнули ее сердце. Не везет в жизни их младшей сестре Маайыс.
– Ладно, приходите с Сабдуллой вечером. Как брат воспримет, не знаю. Сэмэн не отдаст своих в чужие руки. Если хочешь, уезжай сама. Без детей… Ребятишки останутся дома, в Таас Оломе. На родине, – бессильно прислонившись плечом к отцовскому шкафу, Саргылаана, пряча слезы растерянности, отвернулась к окну. – Все рвешься куда-то… Когда же поймешь, что от себя никуда не убежишь, и никакой Сабдулла тебе не поможет! Тени прошлого неотступны, всегда будут преследовать по пятам. Нужно просто смириться.
– Может, в других краях все и позабудется… – прошептала Майя.
– Детей оставляешь из-за шабашника. Он за длинным рублем приехал, а не счастье искать. Тимка с Айааной скоро совсем отвыкнут от тебя. Лучше бы думала о детях своих, как поднимать их будешь.
– Они уходят, потому что в сердце моем места себе
Эдьиий,
Кытыйа,
Кюерчэх,
Нуучча,
Оо, дьэ,