Чужой среди своих. Василий Панфилов
буркаю медсестре на посту, не дожидаясь ответа. Да собственно, ответа никогда и не бывает… В лучшем случае вскинет голову, глянет подслеповато через очки и сделает какое-то замечание.
Не здороваться, к слову, чревато длинной нотацией о воспитании и о нелёгком труде медработников, которым бы должны быть благодарны просто за то, что они есть. Такая вот игра в одни ворота…
Обойдя санитарку, катящую тележку с едой по коридору, полы которого стоило бы покрасить, дошёл до туалета, навечно пропахшего хлоркой, мочой и ржавчиной, сделал свои дела насколько можно быстро, вымыл руки и обтёр их о куртку пижамы.
Вот тоже… положено, согласно какому-то постановлению, ходить в этом застиранном говне со штампами больнички, и ходи! Даже если есть, во что переодеться, нельзя! Не положено!
– Зато бесплатно, – невесело сообщаю зеркалу, приглаживая волосы.
Чищу зубы, старательно не глядя на собственное отражение. Всё ещё никак не могу привыкнуть, что тот пацан в зеркале, и я – один и тот же человек. Очень боюсь, что в процессе привыкания и осознания меня опять может скрутить приступ эпилепсии.
Не торопясь дошаркал до столовой, то и дело останавливаясь и придерживаясь стенки. Голова уже почти не кружится, но иногда может повести, так что как только чувствую возможные проблемы, сразу останавливаюсь.
Дошёл, изрядно утомившись и вспотев. Народу пока ещё мало, так что, получив на раздаче свою порцию манной каши на воде, варёное яйцо с синим штампом на скорлупе, кусок серого хлеба с шайбочкой масла и эмалированную кружку с уже остывшим чаем, пахнущим старым веником, уселся неподалёку от окна, бездумно глядя на молодые ёлочки во дворе.
Готовят здесь на редкость отвратно, даже местный неприхотливый пролетариат из тех, кто постарше, и прошёл, казалось бы, огни и воды, вечно жалуется на качество «харча». Передачки, при этом, почему-то запрещены, причём не только в инфекционном или желудочно-кишечном отделении, а вообще.
Говорят, это какая-то очередная компания по закручиванию гаек, притом сугубо местная. Но от этого, вот честно, ничуть не легче!
Добросовестно прожевав каждый кусочек пищи по двадцать раз, вернулся в палату.
– Ну чо там, Мишаня? – заправляя койку на солдатский манер, поинтересовался у меня Семён… хм, дядя Семён, надо привыкать…
– Манка, – вздохнул я, – отменно омерзительная! С комочками!
– Да мать их ети! – хрипло ругнулся кто-то из соседей, – Не пойду! Ну его на хер, такой завтрак! Моя на перерыве обещалась с пирожками заскочить, дотерплю!
– Опять как собака жрать будешь? – подкололи его, – Озираясь и глотая куски?
– Да хоть бы и так! Я… – остановившись, он с клокотаньем начал собирать в горле мокроту, открыл окно и харкнул на улицу.
Мужики наконец вышли, оставив меня одного. Растянувшись на койке, я взял из тумбочки книги Казанцева, и, за неимением других развлечений, попытался читать.
– Сегодня рекорд, – пять минут спустя постановил я, отмечая количество