Соборяне. Повести и рассказы. Николай Лесков
смутился и ничего не ответил.
Туберозов указал рукой на угол комнаты, где стояли его три черешневые чубука, и проговорил:
– Что такое я, отец дьякон, курю?
Дьякон молчал.
– Говорите же, потрудитесь, что я курю? Я трубку курю?
– Трубку курите, – ответил дьякон.
– Трубку? отлично. Где я ее курю? я ее дома курю?
– Дома курите.
– Иногда в гостях, у хороших друзей курю.
– В гостях курите.
– А не с приказчиками же-с я ее у лавок курю! – вскрикнул, откидываясь назад, Туберозов и, постучав внушительно пальцем по своей ладони, добавил: – Ступай к своему месту, да смотри за собою. Я тебя много, много раз удерживал, но теперь гляди: наступают новые порядки, вводится новый суд, и пойдут иные обычаи, и ничто не будет в тени, а все въяве, и тогда мне тебя не защитить.
С этим протопоп стал своею большущею ногой на соломенный стул и начал бережно снимать рукой желтенькую канареечную клетку.
«Тьфу! Господи милосердный, за веру заступился и опять не в такту!» – проговорил в себе Ахилла и, выйдя из дома протопопа, пошел скорыми шагами к небольшому желтенькому домику, из открытых окон которого выглядывала целая куча белокуреньких детских головок.
Дьякон торопливо взошел на крылечко этого домика, потом с крыльца вступил в сени и, треснувшись о перекладину лбом, отворил дверь в низенькую залу.
По зале, заложив назад маленькие ручки, расхаживал сухой, миниатюрный Захария, в подряснике и с длинною серебряною цепочкой на запавшей груди.
Ахилла входил в дом к отцу Захарию совсем не с тою физиономией и не с тою поступью, как к отцу протопопу. Смущение, с которым дьякон вышел от Туберозова, по мере приближения его к дому отца Захарии исчезало и на самом пороге заменилось уже крайним благодушием. Дьякон от нетерпения еще у порога начинал:
– Ну, отец Захария! Ну… брат ты мой милесенький… Ну!..
– Что такое? – спросил с кроткою улыбкой отец Захария, – чего это ты, чего егозишься, чего? – и с этим словом, не дождавшись ответа, сухенький попик заходил снова.
Дьякон прежде всего весело расхохотался, а потом воскликнул:
– Вот, друже мой, какой мне сейчас был пудромантель[63]; ох, отче, от мыла даже голова болит. Вели скорее дать маленький опрокидонтик?
– Опрокидонт? Хорошо. Но кто же это, кто, мол, тебя пробирал?
– Да разумеется, министр юстиции.
– Ага! Отец Савелий.
– Никто же другой. Дело, отец Захария, необыкновенное по началу своему и по окончанию необыкновенное. Я старался как заслужить, а он все смял, повернул Бог знает куда лицом и вывел что-то такое, чего я, хоть убей, теперь не пойму и рассказать не умею.
Однако же дьякон, присев и выпив поданную ему на тарелке рюмку водки, с мельчайшими подробностями передал отцу Захарии всю свою историю с Данилкой и с отцом Туберозовым. Захария во все время этого рассказа ходил тою же подпрыгивающею походкой и лишь только на секунду приостанавливался, по временам устранял со своего пути то одну, то другую из шнырявших по комнате белокурых
Накидка, которую надевали во время бритья или причесывания; здесь – головомойка.