Спой мне о забытом. Джессика С. Олсон
падают жертвами сердечных битв.
Я не могу сдержать фырканья:
– Ты потешный.
– А ты, – он указывает на меня пальцем, – ловко раздаешь определения.
– Определения?
– Oui. Смотри. Сначала был, насколько я помню, «неисправимый». Дальше – «невыносимый». О, а дальше мое любимое, «невозможный».
Я скрещиваю руки и задумчиво оглядываю его.
– Скажешь, я где-то ошиблась?
– Нет-нет! Вообще-то я весьма впечатлен твоим вниманием к деталям. Другие только через несколько недель начинают догадываться о том, что ты поняла за день. Браво!
– Я не такая, как все, верно?
Он усмехается, стягивает кепку и карикатурно кланяется до самого пола:
– Несомненно.
– Знаешь, сколь бы наблюдательна я ни была, я начинаю сомневаться, не ошиблась ли в первоначальной оценке.
– Ты о чем это?
– Сдается мне, что тебе место не в опере, а в цирке.
– Самый лихой укротитель львов?
– Хмм… – Я постукиваю по подбородку. – Скорее уж что-нибудь вроде: «Человек-обезьяна! На вид человек, в душе примат!» Прославишься на весь Ворель.
Он корчит мне рожу.
– Знаешь, обезьяны вообще-то очень умные.
– Ну что ты, я не имела в виду твой ум.
– Только внешний вид? Знаю, прическа у меня немножко лохматая, но вообще-то я полагал, что все не так плохо. – Его голос смягчается, и я ловлю его взгляд над пляшущим пламенем зажигалки в руке.
Мои глаза скользят до темных прядей над бровями, и меня вдруг переполняет желание протянуть руку и коснуться их.
– Нормальная у тебя прическа, – отвечаю я, и вся дразнящая игривость вдруг растворяется. На ее место приходит застенчивость, вязко липнущая к нёбу. – И ничего не похоже на обезьяну. Тебе… идет.
Он долго не отводит взгляд, и кажется, что он похитил весь кислород из тоннеля: ладони потеют, сердце колотится, а легкие сдавило.
– Тогда что ты имела в виду?
– Я… – Я сглатываю. – Я имела в виду, что… Просто, ну… Я долго наблюдала за людьми, и ты… другой.
Он склоняет голову набок и облизывает губы.
– Люди, за которыми ты наблюдала все это время, – театралы, здешние завсегдатаи. Я вырос в другом мире.
– В другом?
– Те, кто может позволить себе тратить деньги на музыку, танцы и модные наряды, обычно рождаются во влиятельных семьях. А я – наверное, как и ты – рос в одиночестве.
Я неотрывно гляжу, как слова падают с его восхитительно идеальных губ, как ямочки проступают на его совершенных щеках с каждым слогом. Каково это – быть таким прекрасным и неизуродованным?
Он пристраивает кепку обратно на затылок и, скрестив руки, опирается на дверь моего склепа.
– Нас было всего трое: я, сестра и мама. Папа погиб в шахте, когда я был совсем маленьким. После рождения сестры мы переехали в крошечный домик в глуши. Вокруг ни одного соседа, а ближайший город в нескольких милях пути. Мне не с кем было особо общаться.
– Зачем вы уехали так далеко?
По его лицу пробегает тень, но он пожимает плечами.
– Скажем