По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья. Николай Лугинов
воины этого прежде тихого народа вошли в раскрытые ворота крепостей, то в одно мгновение превратились в невиданных злодеев и разбойников. Пригласивший их для установления мира Китай потонул в реках крови.
Чжурчжены, взяв власть в свои руки, не разбирались, кто на чьей стороне. Истребляли, прежде всего, цвет народа: самых талантливых, умных, образованных!
О, китайский народ! Разве может быть народ лучше, терпеливее, простодушнее, трудолюбивее, чем хани, безмерные числом и верные данному слову?!
Они копошатся, будто муравьи, живут по какому-то своему даже им самим неведомому закону, и каждому, сумевшему угнездиться на широкой спине этого великана, кажется, что он стал здесь хозяином, все в его власти, тогда как на самом деле – он всего лишь одуванчик, весело возвысившийся в Степи над другими травами. Дунет свежий ветерок – и нет головы!..
Народ хани силен не столь числом, сколь твердыней внутренних заповедей.
Бедные китайцы, и во времена киданей не знавшие ласки и доброго отношения, не слышавшие доброго слова, хоть и попали в еще более жестокую беду, но по своей привычке противопоставлять любым напастям безграничное терпение ради выживания, так и остались жить, не поколебав устоев своей жизни, сделав вид, будто покорились новым хозяевам.
А кидани разделились на четыре части, избрали четыре сомнительных пути. Одна группа, сумевшая организовать ряд восстаний против чжурчженов, была истреблена под корень. Вторая – целиком и полностью прибилась к власти победившего народа, став его бьющей рукой, лягающей ногой и кусающими клыками. Третьи – разбрелись во все стороны, большей частью растворились среди тангутов, монголов. А четвертая группа, объединившая восемь киданских родов, под предводительством достопочтимого гур хана Энийэта ушла на северо-запад за триста-четыреста кес – безостановочных дневных переходов – и прослыли найманами и кара-китаями. Найман, по-монгольски, означало «восемь», а кара-китаи – «северные кидани».
Издавна для найманов большими бедами оборачивались внутренние распри их вождей, чем козни внешних врагов.
Родные по крови люди соперничали, разъедаемые завистью друг к другу, и никто никому не хотел подчиниться или смириться с участью равного, словно чье-то проклятие лежало на этом народе. Каждый раз к закату жизни очередного правителя возникало новое противостояние, всегда кончавшееся кровопролитными распрями. Если у вождя было два сына, то народ делился на два лагеря, если же трое, то на три, а если больше – по количеству наследников, чтобы с оружием в руках оспаривать первенство. Иногда победитель выяснялся в результате нескольких молниеносных сражений. Иногда же борьба растягивалась на десятки лет. И каждый раз на полях сражений народ терял лучших своих сыновей. Сомнительные серые людишки, умевшие отсидеться за чужими спинами или, еще лучше, ловко извернуться, вовремя оказать услуги будущему сиятельному властителю, предав ближнего, добивались высоких должностей, богатства.
Энийэт,