Пластуны. Золото Плевны. Золото Сербии. Николай Зайцев
Выть начнут да безобразить. Большинство своих лошадок еще жеребятами помнят.
– Не следует печалиться о том, что еще не случилось. Как завтра действовать собираешься, господин атаман? – Не по нраву мне были разговоры о кухне и пище – других тем, что ли, нет?
– Склон этот восточный удобен для турок. Вход широкий, выше переходит в теснину. С двух сторон узкие кручи. Обороняться там удобно. Есть места – больше двух баранов не прогонишь. Я пошлю пяток своих станичников на кручи, но казаки в долинах – орлы. А вот к горам и пешим стычкам не привыкшие. Утром скрыто своих выставлю ниже привычной линии саженей на сто.
– Это за верхним сужением? – догадался я.
– Выше, гораздо выше. Вам придется, поручик, спуститься вместе с пластунами до конца ущелья. Принять выкуп и вести отару в лагерь.
– Вроде просто все.
– Война. На ней просто не бывает. Даже с баранами. Эта канитель на целый день растянется, а предугадать заранее все не сможем. Почему они этот склон выбрали, никак в толк не возьму. И так карту смотрел, и так вертел. Не вижу ответа. Может, чтоб мы помучились.
– Возможно, потому, что здесь резервисты стоят. Низам такой выкуп через свои позиции просто не пропустит. Хоть сам султан прикажет.
– Может и так. Еще по одной?
– Давайте, господин подъесаул, и пойду я. Тут подмигивали мне у одного костерка, пока к вам шли. Увидели.
Казак завертел сокрушенно головой.
– Увидели! Чем же ты так по нраву пришелся пластунам, поручик? Люди они своеобразные, к себе чужих не подпускают, офицеров не жалуют и не признают. Закрытые сильно. Держатся особняком. Вроде для всех стараются, а к себе никого не подпускают. А тут ты, поручик, раз – и задружился с пластунами. В чем секрет?
– Да особо я и не старался нравиться. Судьба свела. Общаемся по-людски, вот и доверие есть.
– Тогда давай за доверие и за удачу. На коня и иди с богом.
На том и разошлись. На свежем воздухе защекотало нос. Казаки готовили на кострах. Что только? Живот свело судорогой. Словно и не ел брынзы. Замер. Приглядываясь. Прислушиваясь. Нет, не показалось. Поют люди. Возле одного из костров казаков больше. Лежат и сидят на бурках. Один привстал, мешает в котле, разливает половником в протянутые миски. Другие подпевают недурному тенору. Песня незнакомая. Красивая. Тихо потрескивают сучья. Искры летят к низким облакам. Красно-оранжевое пламя лижет темный котел, вырываясь языками иногда в синь неба.
– Ты не лякайся[25], что ноженьки босые змокнут в холодну росу. Я ж тебэ, сердонько, аж до хатыноньки сам на руках виднесу.
Один из сидящих увидел замершую фигуру. Поднял руку, привлекая внимание. Коротко махнул, приглашая. Пошел, боясь потревожить красоту момента. Чем ближе, тем явственнее различил Грицько. Он не опускал руку, пока не удостоверился, что я иду в нужном направлении. Потом подвинулся, давая место, сунул в одну руку ложку деревянную, в другую тарелку с очень жидкой мамалыгой – кукурузной кашей. Коротко кивнул, чтоб ел.
Ляк – испуг.