Циркач. Дарья Пожарова
бы папаша, что про него люди за глаза говорят. Запомни: никого, кроме себя, ты в жизни опозорить не можешь. И кто бы про тебя ни сказал клевету – скажет больше про себя самого. Поэтому, если ты человек честный, то и бояться тебе нечего: ни правды, ни чужого вранья.
Коля с детства восхищался легким нравом брата, словно живая веселость досталась ему в подарок, ради контраста маминой хандре и отцовской гневливости. Петя всегда шагал далеко впереди: и по возрасту – он был старше на восемь лет, и по движению на службе, и по вниманию у девчонок. «Четверть века – пожизненное», – шутил иногда он сам, но ни разу всерьез не бравировал перед Колей старшинством и успехами, не унижал жалостью к его болезни. Когда они бегали мальчишками во дворе, брал младшего брата в свою дружную свору, где бывал часто предводителем и зачинщиком игр и шалостей. Он был так силен, что никого не бил, его боялись и без драки. Но обижать брата не позволял. Стоило кому-то заикнуться про Колин рост – Петя осаждал задиру, да так остроумно и смешно, что скоро никто и не пытался на него нападать.
Коля рос медленно. Однажды стало ясно, что обычным парнем он вряд ли вырастет, и многие вещи даются ему труднее, чем старшему брату. Мама лет десять водила Колю по врачам, но потом сдалась. Отец решил, что ум его так же немощен, как и тело, и к настоящей учебе он не способен, поэтому махнул на него рукой, возложив честолюбивые надежды на Петю.
И тогда старший брат стал опорой. Он пробовал развивать младшего: бегал с ним наперегонки – в шутку, конечно; растягивал на турнике, от чего Коля подрос и достиг отметки в сто двенадцать сантиметров; выписывал книги о путешествиях, притворяясь перед отцом, что они понадобились знакомым или сослуживцам. И вот настал момент выпорхнуть из родительского гнезда и отправиться в самостоятельное плавание. Коле предстояло нарушить отцовский запрет – но брат и здесь поддержал его, как мог.
Ему было нечем отплатить Пете, и, хотя от запрета ехать в цирк щемило сердце, Коля тут же забыл и обиду, только что нанесенную Ириной, и отцовскую ярость, и мамино молчание. Брат сгладил их несправедливость.
– Дам тебе со следующей получки на дорогу, и на сборы, – обещал Петя.
Коле хотелось броситься к брату и обнять со всей силы, но застеснялся порыва из-за его жены, которая насупившись сидела рядом, и поэтому он лишь кивнул, продолжая уплетать кашу. Внутри разливалось тепло, словно выпил огромную чашку сладкого чая.
***
Пролетели две недели, и близко подступал сентябрь. В Ленинграде начался очередной месячник по слому деревянных домов. Старые бревна и доски шли на запасы дров, бесценные осенью – а что говорить про зиму! Ими отопят весь город: школы, училища, больницы, жилые дома. Вскоре наступят первые холода, а привезти дрова в Ленинград уже невозможно, и к родному лесу не подступиться: немцы перерезали все пути сообщения с городом. Тот, кто не озаботился дровами заранее, обречен замерзнуть зимой. Поэтому на слом домов посылали молодых ребят, старших школьников и студентов. Два кубометра дров полагалось сдать государству