Вышли из леса две медведицы. Меир Шалев
когда выясняется, что лишь для того оно сохранилось, чтобы напоминать и ранить. Но он – он изменился целиком и полностью. Переродился, как насекомое, только наоборот – из бабочки стал личинкой.
Смотрю на него и снова пересчитываю потери. Вот, стерлась улыбка. И огонь, его вечный огонь, погас. И его золотистая кожа, радость моих пальцев и глаз, выцвела, остыла и потускнела. И его запах, эта мирра нашей юности, растаял бесследно. И его тело – когда-то тело юноши – отяжелело и огрубело. Не разжирело, не одрябло – нет, наоборот, затвердело. А его руки – когда-то изящные, точные и быстрые в движениях руки – стали тяжелыми медвежьими лапами, и их объятье страшно даже представить.
Мой супруг, мой первый муж, золотистый и тонкий, – он исчез, его нет больше. Его сменил мой второй – с белесой кожей, с массивным телом, чужой. Вся его плоть – сплошные мышцы. Белизна его – белизна смерти. Солнечный глаз его уже не позолотит, глаз человеческий уже не узрит.
Помню: как-то раз он порезался, мой второй муж. Кровь так и хлестала из пальца. Он даже не смотрел на меня, пока я его перевязывала. А я – меня переполняла радость: он живой! У него красная кровь, как и раньше! Если б я только могла, я бы разрезала этого своего второго, чужого мужа и извлекла из него своего первого, прежнего – тебя.
Я стою за его спиной и наблюдаю за тем, как он собирается в дорогу. Убеждаюсь в основательности его приготовлений, радуюсь возвращению мелких прежних деталей в его память и к его рукам. Он укладывает еду в две пластмассовые коробки, которые извлек из кухонного шкафа, потом прячет эти коробки в рюкзак, добавляет к ним две бутылки воды, а затем делает нечто странное и новое, чего не делал никогда прежде, – записывает на бумажке, словно список для магазина, все, что взял с собою. Шесть кусков хлеба. Два огурца. Шесть плиток гранолы[9]. Баночка сметаны. Два крутых яйца. А также: две пластиковые коробки, термос, чайная ложка, две бутылки воды, рюкзак, туалетная бумага, эта записка, авторучка.
Записку и ручку он сует в нагрудный карман, а затем снова удивляет меня: берет из ванной комнаты маленький мягкий коврик, на который мы раньше становились после душа, и выходит из дома, неся в руках этот коврик и рюкзак. Выходит и направляется к нашему питомнику.
Я иду за ним – супруга, понимающая предстоящее, мать, предчувствующая будущее, малышка, радующаяся новому: давай, будущее, вдохни жизнь в наши сухие кости! Иду, смотрю, запоминаю каждую деталь. Он подходит к доске с висящими на ней рабочими инструментами и снимает с нее еще несколько предметов, которые не берут с собой на обычную прогулку, – складную ручную пилу того злодейского типа, который называют «маленький японец», садовые ножницы и зеленый рулон клейкой ленты.
Медленный и уверенный ритм его действий ускоряется. Еще несколько предметов присоединяются к списку и к рюкзаку: моток тонкой веревки, складной нож и конечно же верный спутник – маленькая кирка для выкапывания
Гранола – прессованные овсяные хлопья с добавлением меда.