Канцлер Мальтийского ордена: Вежливые люди императора. Северный Сфинкс. К морю марш вперед!. Александр Харников
распрощавшись с клерком, я остановил проходившего мимо сбитенщика, купил у него за полкопейки стакан горячего медового сбитня, выпил этот полюбившийся мне русский напиток и отправился домой.
Путь мой пролегал по набережной, идущей вдоль чудесной ограды Летнего сада. Уже начало темнеть, и было достаточно промозгло, но, как оказалось, я оказался не единственным любителем пеших прогулок.
– Плохо дело, виконт, – неожиданно услышал я уже знакомый мне голос. Язык был английским, но ганноверский акцент и тембр голоса принадлежали, несомненно, тому самому человеку, чей портрет мне показывали русские. Как его звали, я не знал – имени его они мне не назвали.
Я замер. Было уже довольно темно, с неба сыпал мелкий противный снег пополам с дождем, под ногами хлюпало. В вечерних сумерках люди, ведущие беседу, меня вряд ли могли увидеть. А вот мне было слышно их хорошо.
– Генерал, – брезгливо произнес тот, кого его собеседник назвал виконтом, – когда первый заговор закончился полным крахом, вы пообещали, что ваш новый комплот окажется удачней старого. А теперь вы мне говорите, что практически все участники заговора куда-то исчезли, и вы не знаете, куда именно.
– Совершенно верно, виконт.
– Вы понимаете, что за вами могут следить? Ведь те, кто сейчас находится в Петропавловской крепости, вряд ли будут молчать. Бьюсь об заклад, что многие из них расскажут на допросе все, что им известно о заговоре.
– За мной не следят. Когда я шел на встречу с вами, то постоянно смотрел по сторонам, но никого похожего на сыщика не обнаружил.
– Тогда почему вы все еще на свободе? И почему вы, вместо того чтобы передать мне информацию через моего агента, настояли на личной встрече?
Было холодно, мои башмаки отсырели (я так и не удосужился отдать их вовремя в ремонт), и, чтобы хоть немного согреться, я переступил с ноги на ногу. Похоже, что до беседовавших донеслось чавканье подтаявшего снега под моими ногами. Я услышал ругательство, произнесенное по-английски, а потом грохнул выстрел, и по моему плечу словно ударили палкой. Следом раздался второй выстрел, кто-то застонал, а затем я услышал шум упавшего тела. Кто-то снова выругался по-английски, а потом до меня донеслись шаги бегущего человека, удалявшиеся в сторону Арсенала.
Я почувствовал, что мой рукав у плеча и левый бок камзола намок от крови, став теплым и тяжелым. Пошевелив рукой, я убедился, что она действует. И хотя в глазах у меня потемнело, а в ушах раздался звон колокольчиков, я, превозмогая слабость, подошел к лежавшему на булыжнике человеку и опустился рядом с ним на колени. Он был мертв – во всяком случае, я не услышал его дыхания, а поза, в которой он лежал, была не характерна для живого человека. Я попытался встать, но не смог. Тошнота вдруг подкатила к моему горлу, и я свалился рядом с убитым. Последнее, что мне удалось услышать перед тем, как я потерял сознание, были сказанные по-русски слова: «Командир, здесь, похоже, два двухсотых»…
5 (17) марта 1801 года. Санкт-Петербург.
Чарльз